Проблемы установления самостоятельного правового режима для цифровых объектов

Начать изложение хотелось бы с нескольких замечаний, которые на первый взгляд не имеют прямого отношения к проблематике, обозначенной в наименовании настоящей статьи. Но для целей данной работы эти замечания представляются значимыми, вследствие чего и раскрываются именно во введении.

Сегодня в среде молодых ученых-юристов превалирует мнение, что при написании научной или научно-практической работы используемые источники не могут быть старше пяти, а лучше – трех лет. Такое убеждение закладывается в процессе обучения: по сложившемся в большинстве университетов правилу студенческие работы должны опираться на актуальное законодательство, а также современные публикации не более чем трех-пятилетней давности (к этому иногда прибавляется требование о необходимости специального обоснования причин использования работ старше пяти лет).

Столь жесткие требования к «возрасту» библиографических источников не могут не удручать, поскольку такой подход существенно сужает исследовательские возможности, нередко исключая из предмета изучения классические, основополагающие труды. Это, бесспорно, негативно сказывается на студенческих работах, которые год от года становятся все менее весомыми с точки зрения «прирастания» нового знания. Кроме того, все чаще встречаются случаи использования (а то и неправомерного заимствования – плагиата) более давних работ, для которых в сносках меняется год издания либо указываются вовсе несуществующие публикации.

На мой взгляд, гораздо более разумной является рекомендация при подготовке исследовательской работы в сфере права опираться на публикации, 50% которых будут не старше трех-пяти лет. Такой подход уравновешивает использование классических источников наряду с новейшей литературой, в которой могут быть изложены авангардные научные мысли, проанализирована актуальная судебная практика, обозначены новые правоприменительные подходы, обоснованы отходы от прежде занимаемых позиций и т.д.

И здесь не могу не вспомнить ставшую крылатой фразу классика отечественной цивилистики В.А. Дозорцева: «Я оставляю за собой право умнеть!». Такое высказывание я услышала от Виктора Абрамовича в тот период, когда он разрабатывал теорию исключительных прав и его упрекали в том, что тем самым он отступает от прежде обоснованных позиций. Это выражение глубоко запало мне в душу и, судя по всему, не мне одной, поскольку впоследствии я неоднократно слышала его от коллег-цивилистов. Рассматривая вопрос, вынесенный в заглавие настоящей работы, я как раз планирую реализовать данное право и разобрать некоторые ранее исследованные вопросы с позиций сегодняшних реалий и новейших достижений правовой доктрины.

В качестве базовой основы для проведения изысканий я решила избрать свою статью «Цифровые активы и виртуальное имущество: как соотносится виртуальное с цифровым»1 (далее – «Цифровые активы и виртуальное имущество…»). Она была опубликована в 2018 г. на правовом портале Закон.ру и совершенно неожиданно стала моей самой цитируемой статьей (по данным Google Scholar2 и Российского индекса научного цитирования3). Анализ содержащихся в ней тезисов позволяет довольно четко обозначить произошедшие с 2018 г. подвижки, которые не всегда подмечают юристы, исследующие данную тематику.

1. Виртуальное имущество

В статье «Цифровые активы и виртуальное имущество…» мной был дан краткий обзор объектов, которые на момент написания этой работы было принято относить к виртуальному имуществу. В то время в качестве такового в публикациях упоминалось, в частности, игровое имущество, криптовалюта, виртуальные токены, доменные имена, виртуальное имущество в социальных сетях, включая аккаунты. Как показали дальнейшие исследования, в целях правильного разрешения вопроса о допустимости квалифицировать эти и иные объекты в качестве виртуального имущества необходима четкость в части того, что собой представляет «виртуальная реальность» в сегодняшнем ее понимании.

1.1. О виртуальной реальности и виртуальном

Термин «виртуальная реальность» (англ. virtual reality) возник и получил распространение в конце XX в. для обозначения новой – компьютерной – реальности4. Поэтому при установлении содержания этого понятия надо исходить из того смысла, который вкладывался в это понятие при обозначении соответствующих технологических решений, не отвлекаясь на полисемантическое средневековое латинское понятие “virtus”.

Джарон Ланье, чья компания VPL Research была одной из первых разработчиков технологии виртуальной реальности, признается первопроходцем в применении понятия «виртуальная реальность» для обозначения этой технологии. В своем интервью5 в 1989 г. он разъяснил, что в данном понятии слово «виртуальный», на его взгляд, означает нечто, существующее только как электронный образ и не имеющее другого конкретного существования. При этом Ланье специально отметил, что «виртуальный» – вовсе необязательно правильное слово, но оно ему нравится больше, чем «искусственный» или «синтетический». Говоря о виртуальной реальности как технологии, он отмечал использование в ней компьютеризированного обмундирования, подчеркивая: «Она воссоздает наши отношения с физическим миром в новой плоскости, не больше и не меньше. Она не воздействует на субъективный мир; она не имеет прямого отношения к тому, что происходит внутри вашего мозга. Она имеет отношение только к тому, что воспринимают ваши органы чувств. Физический мир, который находится по ту сторону ваших органов чувств, воспринимается через эти пять брешей: глаза, уши, нос, рот и кожу»6.

Действительно, технологии виртуальной реальности (сокр. VR) позволяют создать «иной, несуществующий мир», поэтому в качестве синонимов VR в публикациях иногда используются выражения «искусственная реальность», «электронная реальность», «компьютерная модель реальности» (что вовсе не вступает в противоречие с обозначенной позицией Дж. Ланье). Для этой «синтетической реальности» характерны собственные субъекты (аватары) и объекты, «существование» которых пользователь постигает через ощущения (зрение, слух, обоняние, осязание и др.) посредством соответствующего компьютеризированного обмундирования – VR-шлемов, VR-очков, VR-перчаток и проч.

Вместе с тем во многие игровые вселенные (бесспорно относящиеся к числу «искусственных», «синтетических», «компьютерных» реальностей), как известно, можно попасть и без полномасштабной реализации технологии VR – это обеспечивается прежде всего за счет интерактивности, то есть предоставления пользователю возможности взаимодействия с субъектами этого мира, воздействия и управления объектами, получения реакции субъектов и объектов на действия пользователя и проч. Это позволяет говорить о том, что виртуальные миры (искусственные вселенные) не ограничены обязательным применением технологий VR.

Таким образом, надо разделять, когда речь идет именно о технологии виртуальной реальности (технологии VR), а когда выражение «виртуальная реальность» используется для обозначения несуществующего мира или, точнее, мира, существующего только в виде отображений компьютерных программ7.

С учетом сказанного, под виртуальным («виртуальной реальностью», «искусственной вселенной», «синтетическим миром») в строгом смысле следует понимать электронный образ несуществующего мира, вовсе не имеющего места в реальности.

Такое толкование позволяет утверждать, что совершенно неправильным будет использование термина «виртуальная реальность» для обозначения абсолютно всех областей взаимоотношений, возникающих в сфере Интернета. Но, к сожалению, именно такое понимание этого термина получило широкое распространение в юридической среде – выражением «виртуальная реальность» нередко используют как синоним «всего, происходящего в Интернете».

Так, в качестве действия, произошедшего в виртуальной реальности, нередко характеризуется, например, приобретение товара в интернет-магазине, оскорбление на онлайн-форуме, нелегальное копирование фотографий из чужого аккаунта в соцсети и проч. При этом остается без внимания то обстоятельство, что возникающие вследствие этих действий взаимоотношения никак нельзя отнести к несуществующим (воображаемым) – напротив, это вполне реальные взаимоотношения субъектов права, подпадающие под нормы действующего законодательства.

Возникновение взаимоотношений при посредстве сети Интернет вовсе не означает «нереальность» самих этих отношений – это реальные отношения, которые выступают результатом электронного взаимодействия субъектов права. Такое взаимодействие предполагает обмен информацией, осуществление разнообразных транзакций с помощью разнообразных информационных технологий и проч. Именно электронное взаимодействие является основой электронного бизнеса (в том числе e-commerce), поэтому, в частности, подтверждением факта заключения договора сегодня признается не только обмен электронными письмами, но, например, и переписка в мессенджерах.

Изложенное позволяет настаивать на необходимости отказа от широкого (обыденного) понимания термина «виртуальная реальность» как обозначающего все сферы, так или иначе связанные с Интернетом. Думается, более правильно употреблять в этом контексте термин «цифровая среда», которая включает «в себя информационные и коммуникационные технологии, в том числе Интернет, мобильные и связанные с ними технологии и устройства, а также цифровые сети, банки данных, контент и услуги»8, о чем будет говорится во второй части настоящей статьи.

1.2. Понятие виртуального имущества в широком (обыденном) и узком (строгом) смысле

Обозначив некорректность слишком широкого (обыденного) понимания термина «виртуальная реальность», нужно подчеркнуть, что следование ему приводит в свою очередь к необоснованному расширению перечня объектов, составляющих виртуальное имущество (англ. virtual property). Так, если исходить из понимания виртуальной реальности как «всего, происходящего в Интернете», то к виртуальному имуществу будет относиться практически всё, встречающееся в Интернете, в том числе и объекты, вовсе не имеющие имущественной ценности и к объектам гражданских прав никакого отношения не имеющие.

В то же время, если при определении содержания категории «виртуальное имущество» следовать узкому (строгому) пониманию виртуальной реальности – как электронного образа несуществующего мира, вовсе не имеющего места в реальности – то это на порядок сужает круг объектов, могущих составлять виртуальное имущество. В таком случае виртуальное имущество характеризуется тем, что представляет ценность только в рамках конкретного несуществующего мира («искусственной вселенной» / «синтетической реальности») и вне этого мира имущественного значения не имеет и существовать не может: например, при закрытии видеоигры ее разработчиком абсолютно все «имущество», имевшее хождение внутри данной игровой вселенной, попросту исчезает.

В таких условиях, в частности, доменные имена вряд ли получится рассматривать как объект несуществующего мира, поскольку в техническом смысле доменное имя – это одно из средств адресации в сети Интернет, что подтверждает и ГК РФ в статьях, упоминающих доменное имя наряду с иными средствами адресации в сети Интернет (см. подп. 5 п. 2 ст. 1484, подп. 4 п. 2 ст. 1519). При этом доменное имя в некоторых случаях может выступать средством идентификации для лиц, а также товаров / услуг9. То есть доменные имена вполне могут приобретать имущественную ценность и становится цифровым активом, о котором будет говориться далее.

Схожим образом криптовалюта и токены, которые иногда обозначают как «виртуальные активы»10 (либо по отдельности – соответственно «виртуальная валюта» и «виртуальные токены»), явно не входят в число объектов, имеющих ценность исключительно в несуществующем мире. Напротив, криптовалюта и токены сегодня рассматриваются как действенные финансовые инструменты, приобретшие значимую имущественную ценность в мире реальном. И их цифровая форма не становится для этого препятствием. С учетом сказанного нет оснований относить их к виртуальному имуществу, равно как и использовать в отношении них прилагательное «виртуальные».

Причисляемые иногда к виртуальному имуществу аккаунты также сложно признать таковыми, поскольку в техническом смысле они представляют собой учетную запись конкретного пользователя в системе информационного ресурса (сайта, приложения, программы, сервиса)11. Аккаунты, отличающиеся значительным многообразием (аккаунты в социальных сетях, игровые аккаунты, аккаунты в электронной почте, аккаунты в платежных и операционных системах, аккаунты во всевозможных мобильных приложениях и онлайн-сервисах, аккаунты в системе государственных услуг и проч.), имеют существенные различия между собой. Но в любом случае сам аккаунт, представляющий собой часть программного обеспечения, у которого есть правообладатель, не может рассматриваться как имущество пользователя. В то же время хранящиеся в аккаунте информация о пользователе и пользовательский контент, которые подпадают под понятие «профиль пользователя», вполне могут включать в свой состав объекты, которые имеют имущественную ценность в реальном мире, например, авторские произведения в цифровой форме (объекты интеллектуальных прав). Вследствие этого вряд ли есть основания характеризовать аккаунт в качестве виртуального имущества. И, в частности, А.Ф. Пьянкова, отрицая идею признавать сам аккаунт самостоятельным объектом интеллектуальных прав (подчеркнув при этом, что право на контент, размещаемый в аккаунте, относится к сфере интеллектуальной собственности), делает вывод, что «аккаунт представляет собой совокупность обязательственных прав»12.

Принципиально иную характеристику получает игровое имущество, в состав которого входят: внутриигровые деньги (игровая валюта), игровое оружие, экипировка и снаряжение персонажа игры (аватара), различного рода артефакты, продукты питания аватара, его лекарства и иные принадлежности, включая внешность персонажа, его одежду, дополнительные способности и характеристики аватара, необходимые в игре и проч. Именно это «имущество» приобретает ценность в рамках соответствующей игровой вселенной и утрачивает всякую значимость вне ее, поэтому с полным правом оно может быть отнесено к виртуальному имуществу. Более того, на сегодня понятие «виртуальное имущество» является, пожалуй, синонимом понятия «игровое имущество».

1.3. О правовой природе игрового имущества

Признавая игровое имущество виртуальным имуществом, надо принять и то, что оно является составной частью виртуальной вселенной, то есть составляющей электронного образа несуществующего мира, вовсе не имеющего места в реальности. Будучи неотъемлемой составляющей игрового мира, виртуальное имущество не должно получать квалификацию в качестве самостоятельного объекта, отдельного от этого несуществующего мира.

Между тем юристы, захваченные идеей максимально защитить права пользователей компьютерных игр, пошли на поводу у последних, начав рассматривать обозначенные части несуществующего мира как нечто автономное и… фактически реально существующее. Вследствие этого стали появляться различные подходы к пониманию правовой природы «виртуального имущества», сепарируемого от «породившей» его компьютерной игры.

Подобные воззрения сложно поддержать.

Так, нельзя согласиться с пониманием игрового имущества в качестве объектов интеллектуальных прав, объясняемое тем, что такое имущество есть только код / элемент компьютерной программы и не существует вне ее. При таком подходе игнорируется, что часть кода компьютерной программы, имеющей правообладателя, не может признаваться самостоятельным объектом интеллектуальной собственности, принадлежащим пользователям игры.

Однозначно не может быть поддержана и вещно-правовая концепция, встречающаяся в публикациях зарубежных авторов и предлагающая, по сути, приравнивание игрового имущества к вещам, что привело к пониманию возникающих по поводу этого «имущества» отношений как квази-вещных или собственно вещных. Такая концепция помимо прочего вступает в противоречие с положениями отечественного гражданского права, допускающими возникновение права собственности только на материальные предметы (вещи).

Нельзя согласится и с распространившейся идеей отнесения игрового имущества к «иному имуществу», упоминаемому в ст. 128 ГК РФ, в рамках которого это имущество предлагается понимать как аналог реальных вещей, которые имеют хождение в виртуальном мире. Следование этому подходу дает юристам повод утверждать, что «объекты игрового мира приобретают экономическую ценность, поскольку обладают игровой оборотоспособностью и могут быть переданы от одного пользователя другому по правилам игры или посредством передачи логина и пароля (при продаже аккаунта)»13. Нередко в подтверждение самоценности игрового имущества в публикациях указывается на значительную экономическую ценность подобного «имущества», которое «приобреталось за вполне реальные деньги»14.

На мой взгляд, нет никаких оснований рассматривать игровое имущество в целом или составляющие его «предметы» в качестве самостоятельных объектов гражданских прав (ст. 128 ГК РФ). Прежде всего это связано с тем, что, как указывалось выше, игровое имущество – это составляющая часть электронного образа несуществующего мира. Кроме того, игровое имущество предназначено только для внутриигровых отношений – отношений, которые подпадают под действие положений ст. 1062 ГК РФ, исключающих судебную защиту для требований граждан и юридических лиц, связанных с организацией игр или с участием в них15. К сказанному надо добавить, что физическая передача самих нематериальных предметов от одного реального лица к другому невозможна, вследствие чего утверждения об обороте внутриигровых предметов и их оборотоспособности будет верным только применительно к внутриигровым отношениям (между аватарами).

Сказанное подтверждает невозможность для игрового имущества становиться самостоятельным объектом гражданских прав.

Приобретение игрового имущества (для целей игрового процесса) не является самостоятельной сделкой – это действие производится в рамках договора оказания информационных услуг, заключаемого пользователями компьютерных игр с администратором, предоставляющим пользователю доступ к игровому полю16. Иными словами, приобретение игрового имущества есть получение одной из разновидностей услуг, объясняемое тем, что «действия пользователя по приобретению "игрового имущества" имеют целью улучшение условий использования того или иного программного продукта и не могут существовать вне его»17. Соответственно, приобретаемые пользователем внутриигровые предметы нужно рассматривать не в качестве аналога реальных вещей, а в контексте возникающих из договорного обязательства прав требования.

Изложенное не позволяет поддержать содержащееся в проекте федерального закона № 795581-8 «О деятельности по разработке и распространению видеоигр на территории Российской Федерации»18 (далее – законопроект о видеоиграх) определение игрового имущества, которое было предложено понимать как «совокупность электронных данных (цифрового кода или обозначения), содержащихся в видеоигре, использующихся для обозначения имеющихся в видеоигре атрибутов и (или) виртуальных предметов, персонажей, их свойств, характеристик, или используемых в качестве внутриигровых средств обмена». Подобная дефиниция не позволяет достичь определенности в части юридической сущности такого «имущества», не делает это понятие сколь-нибудь ясным для правоприменителя, и, следовательно, ничуть не способствует разрешению возникающих правоприменительных проблем, только порождая новые.

Завершая первую часть настоящей работы, следует специально подчеркнуть: сформулированное в моей статье «Цифровые активы и виртуальное имущество…» указание, что виртуальное имущество следует относить к цифровым активам сохраняет свое значение только если виртуальное имущество понимается в широком (обыденном) смысле. Если исходить из узкого (строгого) понимания такого имущества, то сегодня речь может идти исключительно об игровом имуществе, которое не может становиться самостоятельным объектом гражданских прав, – в юридическом смысле здесь имеет место отношения в рамках договорного обязательства по оказанию информационных услуг.

2. Цифровой объект

В статье «Цифровые активы и виртуальное имущество…» отмечалось существование помимо имущества в классическом его понимании (вещи, ценные бумаги, интеллектуальная собственность и проч.) таких объектов, которые в законодательстве большинства развитых стран прямо не упомянуты в качестве имущества, но обладают вполне определенной экономической ценностью. Для обозначения такого рода объектов традиционно используется термин «активы» (экономические активы), который признается крайне многоаспектным. При этом, как показали дальнейшие исследования, не всякий цифровой объект становится экономически значимым цифровым активом.

2.1. О соотношении понятий «цифровой объект» и «цифровой актив»

А.Г. Шипикова признает, что в российских публикациях находят применение и понятие «цифровой объект», и понятие «цифровой актив», причем нередко (хотя и не всегда) они используются как совпадающие, синонимичные19. В то же время в зарубежной литературе, как подчеркивает автор, гораздо больше распространено понятие «цифровой актив», тогда как понятие «цифровой объект», под которым понимают «совокупность различного рода объектов, размещенных в сети Интернет (фото, видео, тексты, различного рода гипертекстовые, мультимедийные и интерактивные материалы и т.п.)»20, употребляется значительно реже.

Обозначенный момент нуждается в прояснении.

Упоминаемая выше цифровая среда сегодня понимается как сфера электронного взаимодействия субъектов права – физических и юридических лиц в том числе с государством, которая кажется начинает преобладать перед непосредственным межличностным взаимодействием, осуществляемым без обращения к мессенджерам, онлайн-платформам, приложениям и сервисам, социальным сетям и проч. Электронное взаимодействие происходит посредством различных компьютерных устройств, в том числе мобильных, а его фундаментом выступает совокупность информационно-коммуникационных технологий, включая Интернет, и инфраструктуры, обеспечивающих обмен данными (информацией) в цифровом формате.

В процессе внедрения и применения современных технологий в рамках цифровой среды возникают и находят применение различные объекты, обозначаемые как «цифровые объекты» (англ. digital object). Причем такое наименование во многом объясняется форматом: все эти объекты существуют исключительно в цифровой форме – двоичном (бинарном) коде, состоящем из символов 0 и 1. Иная, нежели цифровая, форма не будет воспринята компьютером: машина, как известно, не может видеть, слышать и осязать в привычном для нас понимании – компьютер может извлекать, анализировать и иным образом обрабатывать информацию, только если исследуемый объект представлен и сохранен в двоичном коде21.

Таким образом, все объекты, имеющие хождение в цифровой среде, представляют собой цифровые объекты, которые существуют исключительно в форме двоичного (бинарного) кода.

При этом заслуживает внимание замечание М.С. Аль-Бахри, отметившего, что цифровой объект – это объект, состоящий из структурированной последовательности бит, однако «человек воспринимает не сами биты, а их отображение с помощью программного обеспечения. Таким образом, чем больше в этом процессе задействуется сенсорный аппарат человека, тем субъективнее вопрос, что именно считать сущностью цифрового объекта»22. С учетом этого представляется абсолютно излишним специальное указание на цифровую форму в легальных определениях цифровых объектов – это ничуть не способствует прояснению юридической сущности последних. Таким же излишеством было бы каждый раз указывать в законодательных актах, что под вещами следует понимать материальные предметы.

Например, в ст. 1 Федерального закона от 31 июля 2020 г. № 259-ФЗ «О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» цифровая валюта определена как «совокупность электронных данных (цифрового кода или обозначения), содержащихся в информационной системе, которые предлагаются и (или) могут быть приняты в качестве средства платежа, не являющегося денежной единицей Российской Федерации, денежной единицей иностранного государства и (или) международной денежной или расчетной единицей, и (или) в качестве инвестиций и в отношении которых отсутствует лицо, обязанное перед каждым обладателем таких электронных данных, за исключением оператора и (или) узлов информационной системы, обязанных только обеспечивать соответствие порядка выпуска этих электронных данных и осуществления в их отношении действий по внесению (изменению) записей в такую информационную систему ее правилам». Указание здесь на то, что цифровая валюта есть «совокупность электронных данных (цифрового кода или обозначения), содержащихся в информационной системе» ничуть не упрощает для правоприменителя уяснение сущности этого объекта. Данная фраза, фактически скопированная в упоминавшийся законопроект о видеоиграх, точно так же не способствует прояснению для целей права, что собой представляет виртуальное имущество.

В целях настоящей статьи важно заметить, что цифровые объекты возникают различными способами.

Так, многие цифровые объекты появляются в результате изменения формы традиционных объектов гражданских прав – объектов, которые уже обрели «свое» законодательное регулирование.

Очень четко это прослеживается на примере результатов интеллектуальной деятельности, которые сегодня, вероятно, составляют основной костяк цифровых объектов. Так, литературное или художественное произведение, созданное в классическом варианте – на бумажном носителе в виде рукописи или рисунка, может быть оцифровано, обретя в итоге цифровую форму. Авторские произведения могут и сразу возникать в цифровом формате, как, например, объекты цифрового искусства (англ. digital art), создаваемые с помощью соответствующих технологий.

Примечательно, что в обоих обозначенных случаях цифровые объекты сохраняют свое значение объектов интеллектуальной собственности. То есть в данном случае новый объект по факту не возникает – имеет место появление только новой (цифровой) формы традиционного объекта, что, впрочем, не препятствует оценке этого объекта как цифрового.

Еще один вариант возникновения цифрового объекта – получение техническим средством, используемым в цифровой среде, иного предназначения, нежели изначальное, что позволяет усматривать за этим цифровым объектом самостоятельное имущественное значение.

Это, в частности, произошло с доменными именами, которые, будучи средством адресации в сети Интернет, о чем говорилось ранее, в некоторых случаях вполне способны становится средством идентификации для лиц, а также товаров / услуг (причем надо различать: для всякого сайта доменное имя является средством адресации, а для лиц, товаров / услуг – может становиться средством идентификации23).

Подобная участь постигла и криптовалюты, которые изначально были предназначены для обеспечения безопасности и подлинности транзакций в рамках технологии распределенного реестра (блокчейна). В связи с этим Д.Н. Мариничев подчеркивал, что криптовалюты призваны создавать среду доверия, а их основными потребителями должны быть машины – «криптовалюты людям в обычной жизни не нужны»24. Между тем сегодня «деньги машин» безоговорочно признаются ценным экономическим активом именно для людей.

Возникающие подобным образом цифровые объекты – объекты, чье появление обусловлено широким внедрением цифровых технологий и все большим влиянием на повседневную жизнь цифровой среды – представляют собой принципиально новые явления, разработка правового режима для которых вызывает массу вопросов ввиду недостаточно четкого понимания их сущности и вытекающих отсюда сложностей с юридической квалификацией.

Примечательно еще и то, что не всякий цифровой объект способен стать цифровым активом (англ. digital asset), требующим установления специального (нового) правового режима – для этого цифровой объект должен обладать действительной экономической значимостью. Иными словами, для признания цифровым активом недостаточно цифровой формы: у цифрового объекта должна наличествовать самостоятельная имущественная ценность (реальная или потенциальная) или у лица – присутствовать имущественный интерес в отношении такого объекта. Существо последнего замечания раскрывается через разъяснение Е.В. Пассека, указывавшего на равнозначность этих понятий: «Под первой должна быть понимаема способность имущественного объекта быть выраженным в известной денежной сумме, под вторым – то значение, которое обладанию этой денежной суммой придается. Так как, однако, такое значение измеряется согласно сказанному выше исключительно величиной этой суммы и тою же величиной измеряется самая ценность объекта, то при данных условиях понятия ценности и интереса, очевидно, совпадают»25.

Резюмируя, следует признать, что к числу цифровых объектов следует относить всевозможные объекты, вращающиеся в цифровой среде: это могут быть, во-первых, признаваемые законом объекты гражданских прав, облаченные в новую для них цифровую форму, и, во-вторых, разнообразные технические средства, нашедшие применение в цифровой среде. В качестве цифровых активов могут быть квалифицированы вторые, если они получили дополнительное к первоначальному самостоятельное назначение и допускают денежную оценку (невозможность денежной оценки цифрового объекта исключает для него возможность становиться цифровым активом).

2.2. Сложности разработки правового режима цифровых объектов

Исходя из распространенного в среде юристов понимания правового режима как целостной системы регулятивного воздействия, можно обозначить ряд проблемных вопросов, которые обнаруживают себя при разработке такого режима для цифровых объектов.

Прежде всего надо подчеркнуть, что подготовке законодательных новаций, касающихся любых цифровых объектов, должно предшествовать определение юридической сущности объекта правовых отношений: относится ли он к числу получивших новую (цифровую) форму объектов гражданских прав или является новым для гражданского права явлением, нуждающимся в разработке специального правового режима (цифровым активом).

Первые, как правило, в целом уже обеспечены соответствующим их природе правовым режимом, который, возможно, нуждается лишь в точечных изменениях / дополнениях ввиду появления цифровой формы у привычного (классического) объекта гражданских прав.

В качестве примера здесь можно вспомнить длительный и тернистый путь законопроекта о цифровом рубле, правовая природа которого долгое время вызывала бурные споры. Только признание того факта, что национальная криптовалюта представляет собой национальную валюту в форме безналичных денежных средств, отличием которой от уже существующей формы является использование технологии блокчейн (для хранения этих денежных средств и осуществления платежей), о чем я писала еще в 2019 г.26, позволило отечественному законодателю определиться с порядком нормативного регулирования цифрового рубля. Принятый по итогу так называемый «Закон о цифровом рубле» (Федеральный закон от 24 июля 2023 г. № 340-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации») не вводит новый правовой режим для нового цифрового объекта, а устанавливает порядок внедрения дополнительной формы российской национальной валюты.

Значительно менее удачной стала попытка ввести в отечественное законодательство категории токена. В цифровой среде (в области применения технологии распределенного реестра) токен нашел применение в различных качествах: и как средство платежа, и как средство инвестирования, и как награда, и проч.27 Причем в качестве средства инвестирования токен имеет настолько явное сущностное сходство с бездокументарными ценными бумагами, что в ряде государств было принято решение распространять на такого рода токены положения законодательства о ценных бумагах. Российский законодатель проигнорировал эту очевидную схожесть, в результате чего в гражданское законодательство было включено «отвечающее традициям российского права понятие «цифровое право»»28, содержание которого к моменту принятия закона оказалось выхолощенным, а включение его в ГК РФ – лишенным смысла29.

Надо признать, что правовая регламентация отношений по поводу возникающих новых объектов – цифровых активов – еще более затруднена ввиду того, что они отличаются специфическими свойствами, препятствующими и определению юридической сущности этих объектов, и распространению на них положений действующего законодательства по аналогии. Нечеткость при определении правовой природы становится сложно преодолимым препятствием для разработки адекватного правового режима. И ярким примером этого является, безусловно, криптовалюта, законодательные новации в сфере которой подвержены колебаниям, не меньшим, нежели волатильность самой криптовалюты.

Резюмируя, надо подчеркнуть невозможность создания правового режима, единого для всех цифровых объектов. И представляется абсолютно негодной предложенная в литературе идея распространить на все цифровые объекты единый правовой режим результатов интеллектуальной деятельности30.

Вместе с тем нельзя не видеть в цифровых объектах некоторых общих черт, обусловленных прежде всего цифровой формой этих объектов, которая, как и вообще всякая нематериальная форма, исключает, в частности, возможность совершения сделок с самими этими объектами – объектом сделок могут быть только права на цифровые объекты. Нельзя не учитывать и то, что не всякий цифровой объект может становиться объектом субъективных гражданских прав – он должен приобрести самостоятельное значение и подлежать денежной оценке.

Кроме того, при разработке правового режима должна учитываться и возможность для цифрового объекта быть идентифицированным, выделяться из аналогичных объектов индивидуальными признаками, что в свою очередь предопределяет возможность возникновения на такой объект имущественных прав, носящих абсолютный характер31. В частности, NFT (англ. Non Fungible Token – невзаимозаменяемый токен), который характеризуется как уникальный токен, вполне допускает возникновение на него имущественных прав абсолютного характера, тогда как прочие – взаимозаменяемые – токены предполагает возникновение относительных (обязательственных) правоотношений.

Подводя итоги, можно заключить, что под понятие «цифровой объект» могут подпадать разнообразные объекты, имеющие цифровую форму, которые далеко не всегда нуждаются во включении их в число объектов гражданских прав. Разработка эффективного правового режима цифрового объекта возможна только при условии точного установления сущности этого явления с точки зрения права, а не его технических характеристик.