Коллизионно-правовые аспекты определения статута исключительного права: трансформация регулирования с учетом появления теории экстерриториальности в авторском и смежном праве

Для цитирования:

Николаева З.Е. Коллизионно-правовые аспекты определения статута исключительного права: трансформация регулирования с учетом появления теории экстерриториальности в авторском и смежном праве // Журнал Суда по интеллектуальным правам. 2024. Сентябрь. N 3 (45). С. 119-129.
DOI: 10.58741/23134852_2024_3_12

For citation:

Nikolaeva Z.E. The conflict of laws implications of the definition of the exclusive right statute: the transformation of legislation in light of emerging new extraterritoriality principle in copyrights and related rights // Zhurnal Suda po intellektual'nym pravam. 2024. September. N 3 (45). Pp. 119-129. (In Russ.).
DOI: 10.58741/23134852_2024_3_12

Введение

В идею определения применимого права для споров с участием иностранного элемента принято включать право места нахождения суда, либо право места совершения нарушения, либо право места эксплуатации результатов интеллектуальной деятельности1. Тем не менее в эпоху повсеместного использования новых технологий и обращения на рынке делокализованных результатов интеллектуальной деятельности классическая и широко используемая в мире формула lex loci protectionis или право страны, где испрашивается охрана, может порождать ряд неясностей. Уже на этапе применения коллизионной нормы, основанной на принципе территориальности, может возникнуть конкуренция факторов, принимаемых судом во внимание, в результате чего привязка lex loci protectionis помимо действия в качестве категории sui generis вступает в конкуренцию с другими правовыми механизмами, в том числе через совпадение правового эффекта от lex loci protectionis и права суда (lex fori) либо через рассмотрение судами lex loci protectionis как разновидности права места совершения нарушения (lex loci delicti commissi). Бесспорно, такая трихотомия рискованна для правовой определенности в отсутствие объективных критериев, которые позволили бы более точно определить связь, с помощью которой осуществляется выбор применимого права. Другими словами, для разрешения возникающей сложности необходимо определить содержание, закладываемое в доктрине и на практике в статут исключительных прав in rem, lex loci protectionis, lex origins и иные коллизионно-правовые аспекты определения статута исключительного права. Настоящее исследование является попыткой проследить трансформацию действия статута исключительных прав в современных реалиях, а также определить его место в российском праве.

Необходимо ли сохранение статута исключительного права в авторском и смежном праве?

Прежде чем проследить изменение правового эффекта от применения привязки lex loci protectionis в современных реалиях, рассмотрим способы ее закрепления в различных международных актах и постараемся ответить на вопрос: по-прежнему необходимо наличие специального статута исключительного права, или же существующего набора механизмов (право суда, право место совершения нарушения, право происхождения) достаточно для успешного разрешения споров?

Механизм своей популяризацией обязан Бернской конвенции 1886 г., где в ст. 5.2 указано:

«Пользование этими правами и их осуществление не связаны с выполнением каких бы то ни было формальностей; такое пользование и осуществление не зависят от существования охраны в стране происхождения произведения. Следовательно, помимо установленных настоящей Конвенцией положений, объем охраны, равно как и средства защиты, представляемые автору для охраны его прав, регулируются исключительно законодательством страны, в которой истребуется охрана»2.

Из буквального толкования приведенной формулировки прослеживается связь правоотношений по охране результатов интеллектуальной деятельности с правом суда (lex fori). На практике же связь с правом страны защиты практически никогда четко не определяется. Действительно, литеральный анализ фразы «исключительно законодательством страны, в которой истребуется охрана», на первый взгляд относит область ее применения к географическому месту, соответствующему месту предъявления иска. В этом отношении примечательно, что в ст. 5.2 Бернской конвенции говорится именно об «объеме прав» и «средствах защиты», которые подчиняются исключительно юрисдикции места, где испрашивается защита. Непроизвольно напрашивается вывод о том, что при прямом толковании текста статьи Конвенции авторами будто бы проводится различие между процессуальным и материальным правом: возбуждение дела путем передачи его в суд одновременно определяет право по существу спора. Тем не менее указанный вывод является поспешным.

Неоспоримо, что в вопросах авторского права к существу спора часто применяется право суда (lex fori), однако такой подход значительно сужает возможность истребования охраны по другому применимому праву, увеличивает дискрецию суда и является во всех случаях упрощенным методом национальных судов использовать национальное право в качестве применимого даже в ситуациях, когда существо спора требует использования иного права. Действительно, анализируемая судебная практика показывает, что судьи склонны применять свое собственное национальное право к рассматриваемым ими спорам3. Такой вариант может освободить от потенциально трудной задачи для суда в виде исследования и толкования содержания иностранного законодательства. Более того, порой национальные суды могут испытывать определенное недоверие в отношении уровня охраны для авторов. Иными словами, с одной стороны, применение права суда (lex fori) в качестве lex loci protectionis отвечало бы императиву справедливости, поскольку судья на практике должен применять только то законодательство, в котором, как предполагается, он лучше разбирается. С другой стороны, обращение к иностранному законодательству сопряжено с высоким риском искажения и создания правовой неопределенности для сторон.

Не исключено, что такая интерпретация в виде совпадения lex loci protectionis и права суда (lex fori) отчасти была заложена составителями Бернской конвенций. В английской версии Бернской конвенции также используются достаточно четкие выражения: «Shall be governed exclusively by the laws of the country where protection is claimed». Аналогично во французской версии находим строгую формулировку: «Se r`eglent exclusivement d’apr`es la l'egislation du pays o`u la protection est r'eclam'ee». Поэтому, на наш взгляд, сомнительно, чтобы Конвенция закладывала смешение между lex loci protectionis и правом суда (lex fori). Само по себе решение коллизионной проблемы на основе аргумента удобства применения национального права является достаточно хрупким. Несложно представить ситуацию, по которой связь спора со страной суда будет второстепенной по сравнению со связью с другой правовой системой. Более того, в действительности выбор права суда (lex fori) может создавать сложности, особенно когда необходимо решить, что делать с правами, приобретенными за границей, в другом государстве.

В других нормативных правовых документах статут исключительного права также выступает в качестве самостоятельной привязки, хотя результат его применения может совпадать с правом, возникающим из применения других правовых привязок. Если в Регламент Рим I4 не вошли положения, посвященные коллизионным нормам для регулирования отношений по поводу исключительных прав, в ст. 8 Регламента Рим II5 уже было включено положение о праве, подлежащем применению к обязательствам вследствие нарушения исключительных прав:

«1. Законодательством, применимым к внедоговорному обязательству, возникающему в связи с нарушением права интеллектуальной собственности, является законодательство страны, для которой испрашивается защита.

2. В случае внедоговорного обязательства, возникающего в связи с нарушением унитарного права интеллектуальной собственности Сообщества, применимым правом является, по любому вопросу, который не регулируется соответствующим документом Сообщества, право страны, в которой был совершен акт нарушения.

3. Право, применимое в соответствии с настоящей статьей, не может быть отменено соглашением в соответствии со статьей 14» (пер. наш – Н.З.)6.

Приведенная статья 8 создает для привязки lex loci protectionis правовой эффект аналогичный правовому эффекту от привязок lex fori, lex origins, lex loci delicti. Параграф 3 приведенной статьи не позволяет сторонам договориться о том, какое законодательство будет регулировать их права и обязанности, возникшие в результате нарушения прав интеллектуальной собственности, ни до, ни после нарушения. Кроме того, положение Рим II наглядно показывает различия между договорным и внедоговорным статутами. Так, с одной стороны, между сторонами могут существовать договорные обязательства по договорному статуту, возникающие на основании автономии воли сторон и их договорных обязательств, а с другой стороны, мы имеем именно статут исключительного права как абсолютного права сторон, именно он и будет определять собой категорию lex loci protectionis в качестве sui generis.

Далее, в статье 26 Регламента Рим II конкретизируется, чт'o может пониматься под правами интеллектуальной собственности: авторское право, смежные права, права sui generis на охрану баз данных и права промышленной собственности. В указанной статье используется унитарный подход, который дает возможность провести водораздел между правами интеллектуальной собственности, предоставляемыми в соответствии с национальным законодательством, и «унитарными» правами интеллектуальной собственности государств-членов7. В связи с этим применимое право для двух категорий авторов/изобретателей будет разным: для первых – общепризнанный принцип lex loci protectionis, а для вторых применимое право будет вытекать из выше процитированного п. 2 ст. 8 Регламента Рим II, который ввел специальную норму для выбора сторонами права с целью заполнения пробелов посредством ссылки на право страны, в которой был совершен акт нарушения «унитарных» прав государств-членов (lex loci delicti).

При разрешении споров в смежном праве интерпретацию национального режима также дает ст. 2 Римской конвенции об охране прав исполнителей, изготовителей фонограмм и вещательных организаций 1961 г. (далее –«Римская конвенция»), которая гласит: «Для целей настоящей Конвенции национальный режим означает режим, предоставляемый внутренним законодательством договаривающегося государства, в котором испрашивается охрана:

a) исполнителям, являющимся его гражданами, в отношении осуществляемых на его территории исполнений, передачи в эфир или первой записи;

b) изготовителям фонограмм, являющимся его гражданами или юридическими лицами, в отношении фонограмм, впервые записанных или впервые опубликованных на его территории;

c) вещательным организациям, штаб-квартиры которых расположены на его территории, в отношении передач в эфир, осуществляемых с помощью передатчиков, расположенных на его территории»8.

На первый взгляд, в приведенной норме вновь видим связь lex fori с принципом национального режима. Создается впечатление, что привязка lex loci protectionis по своей природе дублирует правовой эффект от применения права суда. Однако, как было показано ранее, данное сопоставление lex fori и lex loci protectionis является неверным. Несмотря на текстовую двусмысленность, все же речь как в Бернской, так и в Римской конвенциях идет именно о lex loci protectionis, в обоих случаях заложен двухэтапный механизм, согласно которому сначала определяется вопрос об объеме прав, которые получает иностранный автор в соответствии с принципом национального режима. Затем в случае, если национальный правопорядок будет не готов решить проблему коллизии законов, предусмотрено предоставление такой защиты через право страны, в которой предоставляется защита без учета национального режима.

Таким образом, признание исключительной коллизионной нормы в пользу lex fori приводит к логическому тупику, в результате которого вопрос определения права, связанный с интеллектуальной собственностью, становится лишенным элементов иностранного характера, будто бы нарушение представляет собой ситуацию чисто внутреннего права и, следовательно, обязательно подпадает под действие права суда. Возникает ситуация, как будто бы на самом деле понятие закона страны, в которой запрашивается защита, соответствует материальному решению, которое в лучшем случае отсылает к норме права той же страны. Однако данное умозаключение нарушает законы логики и не может являться основанием для сопоставления lex fori и lex loci protectionis.

Исходя из логики приведенных различий в подходах законодателей, можем сделать вывод, что вопрос об определении права в спорах, связанных с интеллектуальной собственностью, должен сначала пройти проверку на «коллизионность». Иными словами, суд должен провести различие между основной и вспомогательной квалификацией по делу, чтобы обозначить (1) вопрос о характере произведения и (2) о правомочности истцов на предъявление иска как по lex loci protectionis, так и по lex fori. Апробируя указанные рассуждения для ситуаций, связанных с делокализацией произведений, укажем, что сам по себе факт размещения произведения в сети Интернет либо неоднократное перемещение объекта через границы затронет множество иностранных элементов, поставленных в зависимость в том числе от того, доступно ли произведение на различных серверах в сети. Таким образом, речь идет о ситуации, связанной с различными факторами, которую суд не сможет решить через обращение к lex fori, поскольку конкуренция законодательных полномочий не будет решена. На наш взгляд, сопоставление lex loci protectionis и lex fori в данном случае представляет собой неверное смешение приведенных привязок и требует от правоприменителей их понимания и последующего разделения.

Одним из примеров действия lex loci protectionis в авторском и смежном праве как категории sui generis сегодня является ситуация с передачей исключительных прав по авторскому договору. Как правило, такой договор представляет собой единый договорный акт, по которому не только устанавливаются права и обязательства авторов, издателей, исполнителей, правопреемников, но и инкорпорируются условия по уступке или лицензированию прав. Ряд договоров впоследствии подразумевает предоставление прав на воспроизведение и распространение произведений на определенной территории9. С точки зрения коллизионного права можно сделать вывод о том, что, подобно правилам, применимым к правам, относящимся к материальной собственности, в случае авторского права также следует проводить различие между идеальными и реальными последствиями соглашений, и что первые должны подчиняться статуту договора, а вторые – законодательству страны охраны, предоставляющей защиту по lex loci protectionis. Несмотря на возможное совпадение правового эффекта от lex loci protectionis с другими привязками, статут исключительного права является самостоятельным и незаменимым в реалиях усложнения оборота результатов интеллектуальной деятельности. Необходимость его включения в национальные правопорядки в качестве самостоятельной категории sui generis является неоспоримой. Правовой эффект от обращения национальными судами к другим привязкам не сможет заменить данного статута с учетом возрастающей экстерриториальности отношений в области оборота исключительных прав.

Расширение общего принципа территориальности при разрешении споров, связанных с оборотом результатов интеллектуальной деятельности: появление новой экстерриториальности

На практике коллизии пространственного действия норм в сфере защиты интеллектуальных прав встречаются при разрешении трансграничных казусов, возникающих из различных оснований, в том числе из договорных и внедоговорных споров, при разрешении которых суду необходимо заранее установить: может ли в целом исключительное право быть защищено, существует ли оно? В случае положительного ответа на поставленный вопрос перед судом встает задача установления объема и субъекта-носителя защищаемого исключительного права, соблюдения сроков. Однако для этого следует определить, на какой территории исключительное право имеет защиту, и в связи с этим – какое право надлежит применять. Таким образом, аспект установления территории затрагивает коллизионный вопрос привязки применимых норм.

Традиционно в праве интеллектуальной собственности действует принцип территориальности. Однако его обоснование может варьироваться в зависимости либо от правовой системы, в которой принцип применяется (например, в общем праве, или в континентальном праве, или вне какого-либо квалифицирующего правопорядка в качестве принципов «мягкого права»); либо от содержания споров авторов внутри одной правовой системы; либо от желаемых правовых последствий применения данных принципов. Так или иначе в большинстве правопорядков вопрос о защите прав субъектов авторского права разрешается в порядке международных или региональных соглашений; либо посредством инкорпорации специальных коллизионных правил по типу lex loci protectionis в законодательство об интеллектуальной собственности (например, lex loci protectionis можно встретить в праве Швейцарии, Италии, Австрии и др.); либо посредством обращения к материально-правовым положениям закона об интеллектуальных правах. Яркую дихотомию в применении режима из данного принципа находим в странах Европейского союза, где действует Брюссельская конвенция и Регламент ЕС N 44/2001 от 22.12.200010, где закреплен строгий территориальный подход и исключительная компетенция судов для дел о результатах интеллектуальной деятельности, требующих регистрации или депонирования, при этом одновременно остается вторая категория дел с нарушениями иных интеллектуальных прав, не вошедших в перечень Регламента, в связи с которым применяется подход, позволяющий обращаться к юрисдикции судов, не являющихся юрисдикцией места, в котором такая охрана запрашивается. Рассмотрим подходы к принципам территориальности и независимости подробнее, постараемся ответить на вопрос: возможно ли говорить о новой «экстерриториальности» в области действия норм интеллектуального права?

Исторически принцип территориальности использовался национальными судами с целью минимизации использования иностранного либо международного права11. Изменение роли принципа территориальности связано с желанием авторов и правообладателей определять свои объекты за рубежом. Влияние данного принципа стало постепенно ослабляться, пока в 1970-х вновь не разгорелась дискуссия по рассматриваемому вопросу, в результате которой появилось два крупных движения ученых: с одной стороны – приверженцы территориальной концепции интеллектуальной собственности; с другой – сторонники универсалистской модели интеллектуальной собственности12. В настоящее время ученые придерживаются прагматичного подхода, в соответствии с которым применяется принцип территориальности с вкраплениями ограничителей для осложненных иностранным элементом споров13.

Хотя доктрина общего гражданского права стоит на том, что действие права экстерриториально и следует за объектом гражданского права, тем не менее в связи с действием принципов независимости и территориальности исключительных прав возможность экстерриториального подхода практически исключена в ряде европейских государств и на территории Российской Федерации.

Активный практический анализ между территориальностью и экстерриториальностью мы находим в практике США. На основе анализа case-by-case и применимо к отдельным видам интеллектуальных прав как на практике, так и в теории экстерриториальность все же рассматривается14. Так, в праве на средства индивидуализации уже в течение длительного времени используется экстерриториальный подход к оценке действия регулирующих норм. Как было отмечено в одном из решений Верховного суда США, «из всех основных прав интеллектуальной собственности права на товарные знаки долгое время были наиболее подвержены экстерриториальному применению»15.

Действительно, обращаясь к американскому законодательству об интеллектуальных правах, мы видим, что в отличие от авторских и смежных прав, экстерриториальность действия Закона о товарных знаках (или The Lanham Act)16 находится в процессе становления, при этом в тексте Закона отсутствуют какие-либо четкие положения, позволяющие определить территорию действия товарного знака. Основополагающим решением в этой связи является дело Steele v. Bulova Watch Co17. В данном прецеденте владелец товарного знака заявил о нарушении использования товарного знака против гражданина США, который продавал поддельные часы в Мексике. Хотя в какой-то момент нарушитель все же имел регистрацию товарного знака в Мексике для торгового знака «Bulova», мексиканское правительство аннулировало ее до решения Верховного суда. Часть поддельных часов попала обратно в США. Тем не менее большая часть предполагаемых нарушений была совершена на территории Мексики, а не США. Верховный суд пришел к выводу, что суд США может рассматривать это дело в соответствии с американским законодательством о товарных знаках. Суд постановил, что в соответствии с указанными обстоятельствами юрисдикция была определена надлежащим образом, экстерриториальное применение федерального законодательства о товарных знаках в контексте нарушения прав могло быть разрешено. Суд отметил, что The Lanham Act «наделяет суды Соединенных Штатов Америки широкими юрисдикционными полномочиями», и пришел к выводу о том, что определение «торговли» (commerce), данное Конгрессом в Законе, охватывает «всю коммерческую деятельность, которая может законно регулироваться Конгрессом, включая экстерриториальный контекст»18. Кроме того, суд не нашел противоречий с иностранным правом, поскольку мексиканские суды аннулировали мексиканскую регистрацию товарного знака обвиняемого нарушителя, а также установил, что деятельность нарушителя товарного знака и ее последствия не ограничивались пределами территории иностранного государства, а имели место непосредственно на территории США. Приведенное решение имеет большое влияние на понимание экстерриториальности в доктрине интеллектуальных прав США, поскольку хоть судом и было определено применять законодательство США, однако никакой «презумпции» для последующих решений относительно применения права США в спорах со схожими фактическими обстоятельствами создано не было.

В авторском праве США Апелляционные суды США не последовательны в своем подходе и по-прежнему расходятся во мнениях относительно надлежащего объема экстерриториальной защиты, разрешенной Законом об авторском праве США19.

Современный тест для возможности обращения к экстерриториальности был выработан американским судом в деле RJR Nabisco, Inc. v. European Community20 с множественностью субъектного состава, который участвовал в глобальной схеме отмывания денег в сотрудничестве с различными организованными преступными группами. В данном решении была разработана двухступенчатая система оценки экстерриториального действия закона. На первом этапе суд должен определить, (1) была ли опровергнута презумпция против экстерриториальности, то есть дает ли закон ясное, утвердительное указание на то, что он применяется экстерриториально, затем (2) определить, относится ли дело к внутреннему применению конкретного закона, обратив внимание на его «направленность». Иными словами, на первом этапе происходит определение классической презумпции против экстерриториальности – по итогам которого для конкретного дела вырабатывают акт толкования закона, который рассматривает закон и историю законодательства, чтобы выяснить позицию Конгресса о территориальных границах закона. На втором этапе происходит фокус-анализ, при котором рассматриваются факты дела в сопоставлении со статутом, он носит фактический характер, что ограничивает прецедентный эффект любого решения21. Представляется, что теоретические выводы данного подхода при определенных обстоятельствах могли бы использоваться и в сфере интеллектуальных прав. Тем не менее о формировании новой экстерриториальности действия исключительных прав судить преждевременно, поскольку даже на территории США, где уже существуют прецеденты обращения к новой доктрине, суды исходят из ограничительного обращения к такой возможности.

По сравнению с практической точкой зрения, в теоретическом плане последствия принципа территориальности не так очевидны. Трудности толкования данного принципа в интеллектуальном праве автоматически распространяются на национальные конструкции международного частного права. Причин этих трудностей достаточно, однако часть из них можно объяснить недостатками заимствований из международных конвенций, стремительным развитием экономических отношений и, как следствие, отставанием национального регулирования от действительной картины мира. Ряд ученых отмечают, что разделение материально-правовой территориальности и коллизионного принципа lex loci protectionis вовсе не решает теоретических проблем, по крайней мере, не в терминах коллизионной системы22.

Рассуждая в соответствии с системным подходом, отметим, что территориальная связь призвана применяться ко всем аспектам категории исключительных прав. Тем не менее инструменты международного права интеллектуальной собственности редко четко определяют этот момент. Более того, следует признать, что в определенных ситуациях постоянная интерпретация принципа территориальности, которую влечет за собой изменение чаши весов в пользу принципа lex loci protectionis, может представлять собой риск для правовой определенности национальных правовых систем. Таким образом, возникает проблема сохранения коллизионной нормы, основанной на принципе территориальности. Это требует пересмотра основ решений, составляющих фундамент международного частного права в области интеллектуального права, особенно с точки зрения правовой определенности и предсказуемости решений.

Как отмечал А.Л. Маковский, в нормах ч. 4 ГК РФ авторами были учтены практически все важные нормы международных унифицированных договоров о правовой охране интеллектуальной собственности, в которых Российская Федерация является участницей23. В соответствии с такими договорами и соглашениями, их действие распространяется на территории тех государств, где они возникли, иными словами, такие нормы не могут иметь экстерриториального характера. В настоящий момент экстерриториальность преодолевается посредством достижения двусторонних или многосторонних соглашений между государствами, иначе охраняемые в одном государстве результаты могут быть свободно используемы в других странах.

В отечественном ГК РФ в ст. 1231 закреплен принцип территориального действия исключительных прав, на основании которого иностранцам предоставляется национальный режим. Кроме того, согласно положениям п. 2 данной статьи, «при признании исключительного права на результат интеллектуальной деятельности или на средство индивидуализации в соответствии с международным договором Российской Федерации содержание права, его действие, ограничения, порядок его осуществления и защиты определяются настоящим Кодексом независимо от положений законодательства страны возникновения исключительного права, если таким международным договором или настоящим Кодексом не предусмотрено иное»24. Статья 1231 ГК РФ дает прямую отсылку к определению действия личных неимущественных и иных интеллектуальных прав к абз. 4 п. 1 ст. 2 ГК РФ, по которому «к отношениям с участием иностранных граждан, лиц без гражданства и иностранных юридических лиц» применяются общие правила, установленные российским гражданским законодательством для участников гражданского оборота. Таким образом, на территории России признаются личные и иные интеллектуальные права, за исключением исключительных прав, иностранцев независимо от того, связана ли Россия и государство иностранца соответствующим международным договором25.

Принято считать, что принцип территориальности сам собой трансформируется в коллизионный принцип lex loci protectionis или привязку, по которой применяется право страны, в которой испрашивается охрана для объекта интеллектуальных прав26. Тесная связь между этими двумя принципами действительно очевидна в области зарегистрированных прав интеллектуальной собственности. Очевидно, что страна регистрации на постоянной основе является страной охраны, и что именно право этой страны должно применяться в отношении споров, касающихся зарегистрированных в ней результатов интеллектуальной деятельности. Применение права другой страны – например, права страны, в которой обычно проживает правообладатель, – очевидно, не имеет особого смысла, поскольку право может быть даже не зарегистрировано в этой другой стране, и даже если это так, действие регистрации будет ограничено территорией этого государства. Однако, несмотря на тесную связь, важно отметить, что принцип территориальности действует только на уровне материального права и не является коллизионной нормой как таковой. Поэтому данный принцип не мешает законодателю поддерживать или допускать другие решения, если это представляется целесообразным и возможным27.

Выводы

Таким образом, путь определения права, применимого к нарушению исключительных прав, весьма непрост. В случае применения принципа строгой территориальности возникает проблема в виде определения связующего фактора, особенно если предполагаемое нарушение было совершено через социальные сети либо с использованием хостинг-провайдеров, зарегистрированных на территории других государств. Такая ситуация, несомненно, будет наносить ущерб правовой определенности и предсказуемости решений до тех пор, пока не будет полностью решена законодателем. Неоспоримой является также необходимость конкретизации и включения в национальные законодательства привязки lex loci protectionis.

Как мы увидели, принцип территориальности, во многом связанный с принципом суверенитета, все больше подвергается многочисленным вызовам со стороны научного сообщества. Сохранение принципа территориальности в его нынешнем виде, с точки зрения коллизионного права, ставит под угрозу правовую безопасность и законные ожидания сторон. Получается, что отступление в транснациональных отношениях от принципа суверенитета, лежащего в основе принципа территориальности, должно выражаться в коллизионном праве в виде отступления от упомянутой территориальности, возможно, с помощью установления унифицированного подхода к их определению.

Очевидно, что территориальность исключительных прав является сильным ограничителем в регулировании оборота исключительных прав. До сих пор международным сообществом не достигнут консенсус о его преодолении, часть ученых вовсе выступает критиками данного пути, а предложения по гармонизации коллизионных привязок продолжают внедряться каждым правопорядком по-своему, что ставит исключительные права и разрешение споров с ними в зависимость от позитивного права того или иного государства. Тем не менее, принимая во внимание дихотомию регулирования договорных и внедоговорных отношений в сфере интеллектуальной собственности в связи с различным основанием возникновения отношений, а также факт наличия в составе интеллектуальных прав одновременно и личных неимущественных прав (которые вовсе сложно или практически невозможно подчинить какому-либо статуту), и исключительных прав позволяет сделать вывод о том, что в конце концов введение для исключительных прав темпоральных и территориальных ограничений является исключительно частноправовым механизмом, поэтому одним из возможных аспектов преодоления территориальности является максимальный разрыв между публичными нормативными правовыми отношениями и частноправовым механизмом защиты, что позволит вывести регулирование оборота прав интеллектуальной собственности на новый конкурентный уровень.

В настоящее время еще рано констатировать формирование новой экстерриториальности исключительных прав, поскольку даже в правопорядках, предпринимающих попытку переосмысления традиционных принципов территориальности и независимости, для данного принципа не удается выработать согласованный подход во всех областях интеллектуального права.