Исключительные права государства или государственных учреждений?

Для цитирования:

Новоселова Л.А. Исключительные права государства или государственных учреждений, или как запутать законодателя // Журнал Суда по интеллектуальным правам. Июнь 2023. Вып. 2 (40). С. 49-62.
DOI: 10.58741/23134852_2023_2_49

Novoselova L.A. Intellectual property of the State and public institutions or how to confuse the legislator // Zhurnal Suda po intellektual'nym pravam. June 2023. 2 (40). Pp. 49-62. (In Russ.).
DOI: 10.58741/23134852_2023_2_49

Активные дискуссии1 о природе прав учреждений на закрепленные за ними исключительные права на результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации2 связаны прежде всего с необходимостью решения задач обеспечения эффективного использования результатов научно-исследовательской деятельности в экономике, коммерциализации результатов интеллектуальной деятельности и трансфера (передачи) технологий.

Очевидно, что в целом созданные государственными научными учреждениями и учреждениями высшего образования результаты интеллектуальной деятельности часто используются неэффективно либо не используются вообще. Вкладывая значительные средства в науку, государство не всегда получает необходимую отдачу, созданные научные и технические решения остаются на стадии научных отчетов, не доходят до практической реализации, тем более – промышленного использования, не оказывают положительного влияния на развитие экономики.

Помимо организационных причин, такая ситуация в определенной степени спровоцирована и неопределенностью характера прав учреждений на закрепленные за ними исключительные права на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации.

Для российской правовой системы вопрос о соотношении имущественных прав (прежде всего – исключительных) на результаты интеллектуальной деятельности собственника, в том числе государства, и созданных им юридических лиц, не являющихся собственниками закрепленного за ними имущества, стал одним из самых серьезных камней преткновения.

Право оперативного управления в действующем гражданском законодательстве (статья 296 ГК РФ) определено как ограниченное право на имущество, закрепленное собственником за учреждением и казенным предприятием.

Исходя из закрепленных в ГК положений, учреждения и казенные предприятия пользуются этим имуществом в пределах, установленных законом, в соответствии с целями своей деятельности, назначением этого имущества и, если иное не установлено законом, распоряжаются этим имуществом с согласия его собственника. Собственник имущества, в свою очередь, вправе изъять излишнее, неиспользуемое или используемое не по назначению имущество, закрепленное им за учреждением или казенным предприятием либо приобретенное учреждением или казенным предприятием за счет средств, выделенных ему собственником на приобретение этого имущества. Имуществом, изъятым у учреждения или казенного предприятия, собственник этого имущества вправе распорядиться по своему усмотрению.

Эти положения, наряду с положениями о праве хозяйственного ведения, внесены в раздел действующего ГК РФ о вещных правах. Совершенно естественно, что многими специалистами право собственности и все иные вещные права связываются исключительно с правами на вещи как объекты материального мира3.

Однако понимание права оперативного управления как вещного порождает необходимость определения прав на другие объекты, иные виды имущества, которые могут быть закреплены за соответствующими юридическими лицами – несобственниками: права требования различного вида (в том числе бездокументарные ценные бумаги и безналичные денежные средства), доли в уставном капитале, и конечно – права на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации.

При доктринальном подходе, рассматривающем право оперативного управления исключительно как право на вещи, правовой режим иных объектов, закрепленных за юридическими лицами – несобственниками, объем правомочий таких юридических лиц и собственников их имущества оказывается не определенным. Но если в отношении иных невещных активов соотношение прав учреждений и собственника их имущества практически не обсуждалось, то в отношении интеллектуальной собственности (очевидно, в связи с резким возрастанием ее экономической значимости) дело обстоит иначе.

Озабоченность по этому поводу отразилась в Концепции развития гражданского законодательства Российской Федерации, где отмечалось, что в целях более точного определения правового режима результатов интеллектуальной деятельности, созданных за счет средств государственного бюджета, следует провести четкое разграничение между исключительным правом, принадлежащим государственным учреждениям, и правом оперативного управления как разновидностью вещных прав, исключив тем самым смешение двух правовых режимов4. В основу этих формулировок было положено мнение В.А. Дозорцева о том, что право хозяйственного ведения и право оперативного управления, как вещные права, вообще не применимы к интеллектуальным правам5.

На невозможность применения к интеллектуальным правам положений о праве оперативного управления и права хозяйственного ведения ссылались и другие специалисты6. Логика обоснования не изменялась – поскольку указанные права отнесены к вещным, в сфере интеллектуальной собственности они не применимы: объектом вещных прав являются предметы материального мира, объектом прав исключительных – нематериальные объекты, в отношении которых невозможно осуществление полномочия владения.

Сами формулировки при постановке задачи свидетельствовали, что вектор регулирования авторами Концепции для себя уже был определен – право государственного учреждения названо исключительным правом без каких-либо оговорок. Приведенное положение разрабатывалась также, по всей видимости, на основании позиции В.А. Дозорцева, полагавшего, что «в отличие от традиционных имущественных прав права государственных организаций на результаты интеллектуальной деятельности – это права, принадлежащие последним на первичной основе, вполне самостоятельно, вне прав государства»7.

Обоснование невозможности применения положений об оперативном управлении к отношениям в сфере интеллектуальной собственности лежали в теоретической плоскости и совпадали с обоснованием невозможности рассматривать последние в качестве объектов права собственности: подчеркивалась нематериальная природа объектов, соответственно – нет вещи, нет владения и т.п.

Цель выведения прав учреждений на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации из-под режима оперативного управления впоследствии была четко выражена в пояснительной записке к проекту Федерального закона «О внесении изменений в части первую, вторую, третью и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации, а также в отдельные законодательные акты Российской Федерации»: «на практике часто возникают вопросы о возможности применения к исключительным правам положений о вещных правах, в частности, о применимости к результатам интеллектуальной деятельности, полученным государственными учреждениями, права оперативного управления. В связи с этим в пункте 3 статьи 1227 ГК прямо предусмотрено, что к интеллектуальным правам не применяются положения раздела II ГК о вещных правах, если иное не установлено правилами самого раздела VII»8.

Соответствующие изменения были внесены в ГК РФ, и статья 1227 была дополнена абзацем 3, предусматривающим, что к интеллектуальным правам не применяются положения раздела II настоящего Кодекса, если иное не установлено правилами настоящего раздела9.

В комментарии к данному положению соотношение положений пункта 1 статьи 216, статьи 296 ГК с нормами об исключительных правах, пояснялось следующим образом: право оперативного управления как ограниченное вещное право «не может распространяться на результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации, так как согласно п. 4 ст. 129 эти нематериальные объекты не могут отчуждаться или иными способами переходить от одного лица к другому».

Однако вопрос о том, на каких основаниях за упомянутыми организациями должны закрепляться исключительные права, признавался комментаторами вызывающим серьезные затруднения10.

Е.Г. Афанасьева, М.Г.Долгих, Е.А.Афанасьева справедливо обращали внимание, что при отказе от применения положений о вещных правах «какая-либо иная модель, по которой бы распределялись полномочия между публично-правовыми образованиями и предприятием в отношении товарных знаков, отсутствует»11. Е.Н. Васильева также констатировала, что при регулировании отношений в области интеллектуальной собственности не предусмотрена правовая конструкция, аналогичная праву оперативного управления12.

Изменения в пункт 3 статьи 1227 ГК первоначально характеризовалось как «вызвавшие неопределенность» в вопросе о природе прав учреждения.

Впоследствии интерпретации стали более категоричными: «в отношении результатов интеллектуальной деятельности, которые государственные учреждения и казенные предприятия самостоятельно разрабатывают или приобретают за собственные средства, у этих учреждений и предприятий возникает собственное исключительное право» (выделено мной - Л.А.)13.

В основе такого подхода лежит заслуживающее одобрения стремление обеспечить более свободный режим распоряжения правами на результаты интеллектуальной деятельности, созданные государственными учреждениями, и тем самым дать импульс к их более активному использованию. Однако такая интерпретация влечет далеко идущие последствия, которые вряд ли принимались во внимание как при подготовке изменений в ГК, так и при их толковании.

Предложенная правовая конструкция крайне противоречива и не дает ответа на целый ряд концептуально важных вопросов14.

Если учреждения (хотя бы в отношении созданных ими результатов) признаются обладателями собственного исключительного права, то возникает необходимость определить, какие права на этот объект имеет собственник учреждения.

«Полное» самостоятельное право предполагает, что его обладатель может не только самостоятельно реализовывать входящие в его состав правомочия, распоряжаться своим правом, но и делать это независимо от какого-либо иного лица. В этой независимости права суть права собственности, в этой независимости и суть «самостоятельного» исключительного права.

Обращает на себя внимание, что ни государство, ни иные собственники имущества учреждений в настоящее время не стремятся отказываться от существующих правовых моделей организации взаимодействия учредителя и учреждения, в том числе и в отношении результатов интеллектуальной деятельности. Так, до недавнего времени федеральное ведомство в сфере науки рассматривало исключительные права как особое движимое имущество и включало их в перечни особо ценного имущества учреждений, для распоряжения которым установлены специальные правила15. В соответствии с новыми приказами Минобрнауки России результаты интеллектуальной деятельности не включены в перечень видов особо ценного движимого имущества подведомственных учреждений, но продолжают относиться к иному имуществу, которое подлежит учету как имущество государственное16.

Более того, и анализ действующего законодательства не позволяет сделать вывод, что внесение в статью 1227 ГК РФ изменений, во-первых, однозначно исключило применение норм об оперативном управлении в отношении исключительных прав, во-вторых, было воспринято законодателем как ориентир для регулирования в этой области.

Так, запрет применения положений ГК о вещных правах даже технически не исключает применения Закона о некоммерческих организациях17, где содержатся положения, из которых вытекает право государства в отношении бюджетных учреждений определять цели и основные направлений их деятельности, решать вопросы создания, реорганизации, ликвидации, распределения имущества учреждений после ликвидации, контролировать осуществление крупных сделок и сделок с предпочтением. Из этого очевидно следует, что права учреждения на любое имущество подчинены праву собственника учреждения. В полной мере это касается и исключительных прав.

Иные законодательные акты также исходят из того, что собственник учреждения в установленных законом рамках определяет судьбу исключительных прав, принадлежащих учреждениям.

Так, Закон об образовании18 и Закон о науке19 содержат положения о праве бюджетных научных учреждений, автономных научных учреждений быть учредителями или вносить вклад в хозяйственные общества и товарищества без согласия собственника учреждения (но с уведомлением соответствующего органа исполнительной власти), при этом в качестве вклада могут вноситься права использования РИД20. Очевидно, что приведенные выше нормы исходят из «зависимого» характера исключительных прав учреждений.

Из данных положений определенно вытекает, что без согласия собственника вносить в качестве вклада само исключительное право указанные субъекты не могут, следовательно, такие права учреждения подчинены праву учредителя.

Положения специального законодательства, определяющие полномочия учреждения через установление режима оперативного управления, фактически применяются к закрепленным за ним исключительным правам21.

Существо возникшей в российском праве проблемы лежит не в плоскости рассуждений о различиях в правах на вещи и правах на различные нематериальные объекты, в том числе охраняемые как интеллектуальная собственность.

Основа коллизии заложена в самой структуре управления государственным имуществом, сложившейся в нашей правовой системе при социализме, которая предполагает, что при осуществлении общегосударственных задач государство может действовать как субъект экономической деятельности непосредственно, либо через создаваемые им структуры, имеющие статус юридических лиц, но при этом не являющиеся собственниками закрепленного за ними имущества.

Социалистическая экономика, основанная на концепции огосударствления собственности, повлекла необходимость конструирования особых прав на закрепленное за хозяйственными органами имущество с тем, чтобы обеспечить их участие в хозяйственной жизни, в том числе заключение гражданско-правовых сделок.

А.В. Венедиктов характеризовал эти отношения как отношения непосредственного оперативного управления государственным имуществом: «создавая всю необъятную сеть своих органов, передавая их в оперативное управление всю массу государственных имуществ, перераспределяя между ними основные и оборотные средства и т.п., социалистическое государство одновременно выступает и как носитель государственной власти, и как носитель права собственности»22.

Для осуществления непосредственного оперативного управления государственные органы наделялись правом владения, пользования и распоряжения имуществом. Какого-либо наименования совокупности этих полномочий применительно к имущественным правам предприятий А.В. Венедиктов не давал. Он не определял данное право как «вещное», поскольку оно охватывало все имущество, вверяемое, закрепляемое за хозяйствующими субъектами. Необходимость решения задачи определения полномочий государственных органов, за которыми это имущество закреплялось для целей обеспечения их участия в товарном обороте, не позволяла ограничиться только имуществом в «вещной» форме.

Характеристика непосредственного оперативного управления государственных органов, имеющих статус юридических лиц как субъективного права, тем более права вещного, является более поздней интерпретацией. Как пишет С.М. Корнеев, впервые трактовку права государственных предприятий на закрепленное за ними имущество как особого субъективного гражданского вещного права предложил А.В. Карасс (А.В. Карасс. Право государственной социалистической собственности. Изд-во АН СССР, 1954, с. 99)23. Позднее в законодательстве стал использоваться термин –«право оперативного управления»24.

По меткому замечанию Е.А. Суханова, эти права были «призваны оформлять в достаточной степени условную имущественную обособленность государственных предприятий и учреждений – юридических лиц, не являющихся собственниками закрепленного за ними государственного имущества»25.

Положения о праве оперативного управления, наряду с положениями о праве хозяйственного ведения, были внесены в раздел действующего ГК РФ о вещных правах, хотя и с оговорками ведущих теоретиков, что эта группа прав не основана на классических подходах к данной категории26.

Учреждение, в силу особенностей своего правового положения, никогда не может рассматриваться как независимый субъект, действующий исключительно своей волей и в своем интересе, – его деятельность обусловлена собственником имущества учреждения: собственник решает вопросы создания учреждения, определения целей его деятельности, его реорганизации и ликвидации, отвечает при недостаточности имущества учреждения по его обязательствам.

Признание учреждения полноценным, независимым правообладателем означает разрушение самой конструкции учреждения как юридического лица, выполняющего функции, определенные собственником, на основе имущества собственника и не имеющего самостоятельных прав на закрепленное за ним имущество. Все права учреждений производны от права собственника-учредителя.

Последовательное проведение идеи, сводящей право оперативного управления исключительно к правам на вещи, приводит к парадоксальному результату. В современных условиях, когда оборот последовательно дематериализуется, перевод всех активов в нематериальную форму при таком подходе позволяет учреждению стать независимым участником оборота, никак не зависящим от воли собственника.

Если учреждение признать абсолютно самостоятельным обладателем права на любые активы, кроме вещей, то права собственника на такие активы не распространяются, никакие полномочия по распоряжению ими (например, изъятие их у учреждения для передачи другому учреждению), со стороны собственника будут невозможны. Даже требовать использования этих активов от учреждения для выполнения уставных задач собственник имущества учреждения будет не вправе, как и контролировать какие-либо сделки с ними.

В этом случае куда более последовательным было бы признать, что задачи, которые возлагаются на учреждения, должны выполняться юридическими лицами с иным, более внятным имущественным статусом, например, акционерными обществами, созданными государством.

Если российская правовая система не отказалась от конструкции юридических лиц – не собственников, чье право на имущество ограничено правами собственника учреждения, последнее нельзя признавать и независимым, самостоятельным обладателем исключительного права.

В конструкции оперативного управления субъектов, через которые государство реализует свои полномочия, необходимо наделять определенной имущественной самостоятельностью – и именно для этого они приобрели статус юридического лица; им предоставлялось определенное имущество (закреплялось за ними собственником), они наделялись правом совершать сделки от своего имени (с той или иной степенью контроля со стороны собственника). Таким образом, «вовне» такие субъекты выступают практически как полноценные участники оборота, но фактически реализовывают волю собственника и функционируют на базе его имущества.

Права учреждений на результаты интеллектуальной деятельности, как бы их ни называли, всегда носят подчиненный характер и подчинены праву учредителя - собственника имущества учреждения.

Чтобы избежать ссылок оппонентов на недопустимость конструкции «права собственности на исключительное право», хотелось бы напомнить, что понятие собственности в ряде случаев используется в отношении имущества в целом (собственность на предприятие как имущественный комплекс, универсальное правопреемство), а не только в отношении вещей. Конечно, такое использование носит условный характер, и «при непосредственном использовании имущества его собственником (субъектом иного вещного права), т.е. в статике имущественных отношений, сразу же выявляются особенности правового режима составляющих его объектов»27.

В отношении имущества учреждения понятие собственности, по нашему мнению, также используется в этом более общем значении, характеризуя наибольшую полноту юридической власти над объектами (поскольку иного термина для обозначения такой власти наше право не выработало). Соответственно, и таким же образом можно охарактеризовать и право учреждений на все имущество – как право оперативного управления в широком смысле.

При таком подходе необходимо возвратиться к пониманию такого права как средства закрепления за юридическим лицом полномочий в отношении имущества (в том числе и нематериальных объектов), достаточных для участия учреждения в обороте от своего имени, предоставления ему возможности использовать эти объекты и распоряжаться ими, но в пределах, установленных собственником всего его имущества для решения поставленных учредителем задач и достижения определенных им целей.

Отмеченная авторитетными авторами «нетипичность» права оперативного управления выражается и в том, что конструкция взаимоотношений собственника и учреждения (права собственника, пределы и условия его контроля за имуществом, закрепленным за учреждением) рассчитана на любое имущество, включая любые имущественные права, а не только на вещи как объекты материального мира.

Ссылки на то, что в ГК в число правомочий, входящих в состав права оперативного управления, входит правомочие владения, вряд ли может быть признана достаточно убедительной: категория «владения» как права физического господства над вещью в существующей правовой реальности достаточно размыта и вполне смыкается с категорией «обладания» (например, при приравнивании физического обладания и записи в реестре).

Сказанное в принципе не исключает возможности сохранения конструкции права оперативного управления как ограниченного вещного права – в отношении вещей, если, конечно, в этом есть необходимость.

Учитывая особенности конструкции права оперативного управления, не вызывает неприятия использование термина «правообладатель» в отношении учреждения, поскольку последнее может осуществлять полномочия по использованию и распоряжению закрепленными за ним исключительными правами от своего имени.

Исключительное право в этом случае, безусловно, принадлежит учредителю учреждения, а право учреждения должно рассматриваться как право самостоятельно, от собственного имени использовать и распоряжаться закрепленными за ним исключительными правами в установленных собственником (обладателем исключительного права) пределах.

Это право можно назвать правом оперативного управления исключительными правами либо просто правом управления – чтобы избежать путаницы с правами вещными. Конечно, можно ожидать возражений, основанных на том, что другим правовым системам неизвестны конструкции «ограниченного исключительного права», но и сложившаяся в нашем праве конструкция учреждения как юридического лица – несобственника сама по себе весьма своеобразна.

При предложенном подходе решение задачи внесения определенности в вопрос о правах учреждений на результаты интеллектуальной деятельности и расширения их полномочий по самостоятельному распоряжению исключительными правами лежит в установлении в законе специальных правил, например исключающих необходимость согласования определенных сделок по распоряжению исключительными правами с учредителем.

Как и в отношении права на вещи, «подчиненный» правообладатель должен знать пределы своих полномочий при реализации исключительного права, закрепленного за ним. Именно такая цель ставилась на этапе подготовки Концепции совершенствования гражданского законодательства, и она не была достигнута при внесении дополнений в статью 1227 ГК, которые в итоге оставили простор для самых различных интерпретаций.

Отметим, что В.А. Дозорцев, отвергая возможность применения права хозяйственного ведения и права оперативного управления к изобретениям, тем не менее предлагал использовать такую правовую форму, как право доверительного управления: «в обороте выступает хозяйственная организация (доверительный управляющий), а государство (правообладатель) сохраняет руководство и контроль за его действиями. Правом продажи управляющего наделять не следовало бы… Очень важно, что при такой системе право на выгоды от эксплуатации изобретения остается за правообладателем, доверительный управляющий имеет право на вознаграждение за проделываемую работу. Именно на этой юридической основе, в отличие от прав, закрепляемых за юридическим лицом, как ему принадлежащих, изобретение закрепляется за хозяйствующим звеном. Доверительное управление принципиально отличается от оперативного управления и хозяйственного ведения… Для осуществления прав, принадлежащих государству, нужны специальные правила в нормативных актах, тем более что они требуют достаточно сложного механизма, состоящего из нескольких звеньев: а) властного; б) хозяйствующего; в) коммерческо-посреднического…»28

Представляется, что В.А. Дозорцев, в пылу дискуссии о соотношении права собственности (иных вещных прав) и прав на результаты интеллектуальной деятельности, исходил из сложившегося представления о праве оперативного управления как строго вещном, а оно таковым, по нашему мнению, не является, несмотря на помещение положений о нем в раздел о вещных правах.

Законодательная работа по реальному учету специфики интеллектуальной собственности как имущества учреждений требует выявления большого количества нюансов – например, характера определенных объектов (произведений, программ для ЭВМ, баз данных, ноу-хау, изобретений и т.д.), их потенциальной значимости (например, имеющих значение для обороны), способов распоряжения ими, механизма приобретения (созданные за счет средств федерального бюджета, выделяемых для финансирования по сметам доходов и расходов, в виде субсидий, за счет других источников, приобретенные по договору и т.д.). Вместо детального определения особенностей осуществления исключительного права учреждениями и иными юридическими лицами-несобственниками, проблемы решили устранить простым указанием в ГК о запрещении применения норм о вещных правах.

Включение в ГК РФ такого положении в отсутствие внятного определения правил, распространяющихся на результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации, закрепленные за учреждениями, заставило специалистов говорить о возможности применения положений о праве оперативного управления (в числе иных вещных прав) по аналогии с тем, чтобы закрыть возникший пробел в регулировании.

В свою очередь в ряде комментариев прозвучали жесткие заявления о том, что внесенный в ГК пункт 3 статьи 1227 запрещает применять нормы о праве оперативного управления к правам учреждений на результаты интеллектуальной деятельности даже по аналогии. В частности, указывалось, что эта норма «подчеркивает неприменимость по аналогии закона норм вещного права к интеллектуальным правам»29, исходя из различий в природе вещных прав и права исключительного30.

Но почему все многочисленные правила, закрепленные в разделе о вещных правах, причем даже те, которые не вступают в противоречие с природой интеллектуальных прав, отвергаются настолько, что требуется даже отказаться от применения их по аналогии в ситуации, когда прямое регулирование подобных отношений в части четвертой ГК отсутствует?

Объяснение у некоторых авторов сводится к тому, что законодатель решил прямо указать на неприменимость определенной группы норм к интеллектуальным правам, и тем самым он указал на такие принципиальные особенности последних, которые сами по себе полностью исключают применение аналогии31.

Расхождение в подходах вызвало не прекратившуюся до сих пор дискуссию о возможности и допустимости применения норм о вещных правах (далеко не всех, а лишь тех, где важна не вещная природа объекта, а режим его участия в обороте) к исключительным правам по аналогии закона (ст. 6 ГК РФ).

Так, Д.В. Мурзин делает вывод, что «предпринятые меры по однозначности терминов и жесткому отграничению права собственности от иных абсолютных отношений не могут сами по себе запретить аналогию закона (ст. 6 ГК РФ). Аналогия и предназначена для случаев, когда существующее регулирование не отличается гибкостью»32.

Возможность применения отдельных положений о вещных правах по аналогии закона к правам на результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации аргументировалась в работах А.П. Сергеева33, О.А. Рузаковой34, Л.В. Сагдеевой35, Э.П. Гаврилова36. В работах этой группы исследователей указывается на противоречие запрета на применения норм по аналогии сути гражданско-правового регулирования.

Действительно, с теоретической и практической точки зрения невозможно найти логическое обоснование для трактовки приведенных выше положений пункта 3 статьи 1227 ГК как запрета на применение аналогии закона - усматривать запрет применения аналогии в подобной норме любому не вовлеченному в дискуссию юристу даже не придет в голову.

Никакая норма сама по себе не может исключать использование аналогии закона для целей правоприменения, поскольку это противоречит природе данного механизма толкования.

Аналогия закона применяется, если отношения прямо не урегулированы законодательством или соглашением сторон и отсутствует применимый к ним обычай (если обычай является источником права для этого вида отношений); имеется законодательство, регулирующее сходные отношения; применение аналогии закона не противоречит существу отношений. Соответственно, чтобы опровергнуть возможность применения нормы по аналогии необходимо доказать, что перечисленные выше условия не выполняются в конкретном случае.

Любопытно, что сторонники запрета применения аналогии не пытаются спорить с аргументами, основанными на общих принципах регулирования гражданских правоотношений, которыми оперируют их противники. Отказываясь их учитывать, требуют подтверждения невозможности применения аналогии именно для данного конкретного случая37. Можно подумать, что недопустимое в принципе может стать допустимым в конкретном случае!

В основе такого подхода лежит преувеличенное представление о специфике исключительного права. В пылу дискуссии о невозможности рассматривать результаты творческой деятельности и средства индивидуализации в качестве объектов права собственности, которая завершилась справедливым признанием различной природы интеллектуальных и вещных прав (права собственности прежде всего), некоторые сторонники обособленности исключительных прав стали полностью отвергать какое-либо сходство между ними. С такими далеко идущими выводами нельзя согласиться.

Конечно, нельзя смешивать права исключительные и права вещные – они самостоятельны и не зависят друг от друга, если нематериальный результат творческой деятельности или средство индивидуализации воплощено или используется в вещной форме. Именно такая совершенно правильная и обоснованная идея закреплена в положениях пунктов 1 и 2 статьи 1227 ГК РФ.

Однако целый ряд правил, сформулированных применительно к вещам как объектам оборота, вполне применим к исключительным правам в ситуации, когда мы рассматриваем последние с этой точки зрения – как объект присвоения, объект передачи. Специфика самого объекта уходит в таких отношениях на второй план. Так, Е.В. Гаврилов приводит в качестве примера положения пункта 1 статьи 245 ГК РФ, высказывая недоумение, почему к долям в праве интеллектуальной собственности не могут быть применены нормы о презумпции равенства долей и чем такое применение вступает в противоречие с природой исключительного права38.

Не отказывается от применения положений о вещных правах к правам исключительным и высшая судебная инстанция. Так, разъяснение в п85 Постановления Пленума Верховного Суда РФ, где идет речь о том, что принадлежавшее индивидуальному предпринимателю исключительное право на товарный знак и знак обслуживания (пункт 1 статьи 1484 ГК РФ), унаследованное гражданином, не зарегистрированным в качестве индивидуального предпринимателя, должно быть отчуждено им в течение года со дня открытия наследства (за исключением случая, если в течение этого срока он зарегистрируется в качестве индивидуального предпринимателя)39, без сомнения, основывается на применении по аналогии правил, закрепленных в пункте 1 статьи 238 ГК РФ о прекращении права собственности лица на имущество, которое не может ему принадлежать.

Нельзя не обратить внимание, что авторы, отрицающие возможность применения аналогии, не делали попыток поспорить с конкретными примерами возможности ликвидации пробелов в регулировании отношений, предметом которых являются исключительные права, за счет применения по аналогии закона норм о вещных правах, и пояснить, чем именно их применение в конкретном случае противоречит природе исключительного права.

Помимо теоретической увлеченности идеей «особости», «изолированности» исключительных прав, возможно, подспудно преследуется цель узурпировать эту сферу, создав самостоятельную зеркальную систему правил, одинаковых по существу, но имеющих различный предмет.

Кроме того, обращает на себя внимание, что включение в ГК РФ пункта 3 статьи 1227 практически во всех источниках, включая Концепцию, объясняется необходимостью определения режима интеллектуальных прав государственных учреждений путем прямого указания на неприменение к ним именно положений ГК о праве оперативного управления (хозяйственного ведения). Однако анализа, какие конкретно нормы об оперативном управлении (кроме указания на правомочие владения) вступают в противоречие с природой исключительных прав, найти не удалось.

В этих условиях В.А. Савиных, например, приходит к выводу, что для применения по аналогии норм о вещных правах нет необходимости, поскольку правовой режим исключительных прав учреждений определен Законом о некоммерческих организациях40. Правда, не ясно, как совмещаются закрепленные в этом законе полномочия собственника в отношении имущества учреждения (в том числе, контроль за крупными сделками, сделками с предпочтением) с определением данным автором учреждений как самостоятельных и независимых обладателей исключительных прав41.

Если при внесении изменений в статью 1227 ГК стояла задача расширить возможности обладателя «подчиненного» права на результаты интеллектуальной деятельности за счет снятия ограничений, которые накладывает применение режима оперативного управления, то задачу можно признать проваленной.

В настоящее время учебные и научные организации дезориентированы. С одной стороны, авторитетные специалисты признали их правообладателями, на которых не распространяются нормы ГК об ограниченных вещных правах42, а с другой – положение учреждений, чье имущество принадлежит собственнику, подконтрольных собственнику, фактически не изменилось, но правила игры стали еще более неопределенными.

При отсутствии полноценного правового регулирования порядка распоряжения РИД, закрепленных за учреждениями, руководители этих организаций оказываются в положении правовой неопределенности: процесс заключения сделок сопряжен с повышенными рисками привлечения к ответственности, с трудностями, связанными с оценкой РИД на стадии заключения договоров, при контроле дальнейшего использования РИД. Риски, которые несут подобные учреждения, несопоставимы с теми, которые берут на себя иные участники оборота, поскольку к последним не применяются особые правила учета бюджетных средств. В свою очередь, торможение сделок приводит к снижению оборота прав на РИД, необходимых для инновационного развития экономики в целом43.

Таким образом, представляется очевидным, что до разработки положений, детально определяющих права учреждений в отношении рассматриваемых объектов, подлежат применению как нормы Закона о некоммерческих организациях, так и положения ГК РФ, определяющие полномочия учреждений и собственника их имущества (последние – по аналогии закона), поскольку нормы ГК, определяющие полномочия учредителя в отношении имущества учреждения, по своему характеру не вступают в противоречие в природой исключительного права рассматриваемого в динамике, в качестве объекта оборота.