"Журнал Суда по интеллектуальным правам", № 24, июнь 2019 г., с. 5-15

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-29-15016.

В последнее время активизировалась дискуссия о возможности распространения некоторых положений о праве собственности на отношения, связанные с осуществлением исключительного права на результаты интеллектуальной деятельности. Постановка вопроса в такой формулировке требует решения на практике, в том числе на правоприменительной практике Суда по интеллектуальным правам.

В отечественной литературе широко распространена точка зрения о допустимости аналогии права собственности к отношениям в сфере интеллектуальных прав как в целом [4; 14; 10], так и в частных вопросах аналогии общей долевой собственности к отношениям по совместному обладанию исключительным правом [2; 3; 6] и аналогии виндикационного иска к отношениям по защите интеллектуальных прав [13].

Позиция сторонников аналогии права собственности строится на следующих аргументах:

- современная эпоха немыслима без закрепления и оборота прав на нематериальные объекты;

- право собственности является универсальным родовым понятием для всех абсолютных отношений, объектом которых является имущество;

- категория «имущество» включает в себя не только материальные вещи;

- категория «владение» подлежит в современных условиях расширительному толкованию за счет распространения ее на нематериальное имущество;

- существует генетическая связь интеллектуальных прав (интеллектуальной собственности) с правом собственности.

Подобные доводы не впервые озвучиваются в отечественной юридической литературе. Более 15 лет назад их приводили с целью распространения режима объектов права собственности на бездокументарные ценные бумаги [8; 9] и применения вещно-правовых способов защиты для случаев нарушения прав обладателей бездокументарных бумаг [16]. Собственно правовая аргументация находится в сфере юридической герменевтики и сводится к расширительному толкованию терминов, содержащихся в законодательстве.

В свое время и российская судебная практика пришла к необходимости использовать модель виндикационного иска для защиты прав владельцев бездокументарных ценных бумаг, которые были противоправно списаны со счета владельца. Данный шаг сопровождался оговорками: «Виндикационный иск избирается арбитражными судами как средство защиты на случай неправомерного отчуждения акций, наверное, это – выход, избранный судами не от хорошей жизни. Отчасти потому, что доктрина в нынешних условиях не может предложить такой иск, который бы удовлетворял потребностям практики»1; «применение судами вещно-правовых средств защиты прав обладателей бездокументарных ценных бумаг едва ли может быть обосновано тем, что суды ставят знак равенства между вещью и бездокументарной ценной бумагой. Скорее это происходит оттого, что позитивное право, да и теория не выработала специальных средств защиты прав обладателей таких ценных бумаг» [12. С.49]. Немаловажно было и то, что текст ст. 128 ГК РФ позволял относить всякие ценные бумаги (в том числе бездокументарные) к вещам, что послужило формальным обоснованием для аналогии по применению виндикации к бездокументарным ценным бумагам.

Позиция противников распространения положений о праве собственности на нематериальные объекты также строится на неизменных как для бездокументарных ценных бумаг, так и для исключительного права на результаты интеллектуальной деятельности аргументах о том, что объектом права собственности является только материальная вещь. Однако помимо традиционной апелляции к классическим трудам правоведов, начиная с римских юристов, в настоящее время проводится целенаправленная работа над терминологией нормативных актов. Так, в ходе реформы гражданского законодательства в ст. 128 ГК РФ проведено жесткое разграничение между материальными вещами («включая наличные деньги и документарные ценные бумаги») и иным имуществом, в том числе имущественными правами («включая безналичные денежные средства, бездокументарные ценные бумаги, цифровые права»), с прицелом на то, чтобы в реформированном разделе ГК РФ «Вещные права» объявить объектами владения и права собственности только материальные вещи. Нарушенные права «правообладателя» (не владельца!), со счета которого списаны бездокументарные ценные бумаги, защищаются особым способом, разработанным в ст. 149.3 – 149.4 ГК РФ (не виндикацией!). Фактически этот особый способ защиты воспроизводит условия, предусмотренные в ст. 302 ГК РФ для виндикации материальных вещей. Тем самым, аналогия виндикации в отношении бездокументарных бумаг исчерпала себя после узаконения данной виндикации под другим именем (концепция «восстановления корпоративного контроля» не стала самостоятельным способом защиты, а повлияла на допустимость замены при удовлетворении требования одних ценных бумаг на другие). Создано формально разное, но на самом деле параллельное правовое регулирование.

Возможности применения к отношениям по использованию результатов интеллектуальной деятельности положений права собственности всегда были ограничены: ст. 128 ГК РФ не допускала смешения материальных вещей и результатов интеллектуальной деятельности. Более того, предугадывая возможные сомнения, законодатель в п. 3 ст. 1227 ГК РФ специально подчеркивает, что к интеллектуальным правам не применяются положения о вещных правах, если только это прямо не установлено в самом разделе «Права на результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации». Тем самым прямая апелляция сторонников широкого понимания права собственности к нормам закона становится все более затруднительной.

Правда, представляется, что все предпринятые меры по однозначности терминов и жесткому отграничению права собственности от иных абсолютных отношений не могут сами по себе запретить аналогию закона (ст. 6 ГК РФ). Аналогия и предназначена для случаев, когда существующее регулирование не отличается гибкостью.

Аналогию с правом собственности, в первую очередь, навевают вопросы о возможности сохранения исключительного права за добросовестным приобретателем (на основании аналогии нормы статьи 302 ГК РФ) и о возможности применения правил об общей собственности к совместному осуществлению исключительного права на объекты авторских и патентных прав. Рассмотрим эти случаи.

Существует неослабный интерес к фигуре добросовестного приобретателя. В сфере оборота интеллектуальных прав этот интерес связан с вопросом, должна ли учитываться субъективная добросовестность приобретателя исключительного права (т.е. приобретателя, который не знал и не должен был знать о том, что приобрел право у лица, не являющегося правообладателем)2.

Статус добросовестного (в субъективном смысле) приобретателя раскрыт в ст. 302 ГК РФ. Это приобретатель вещи у неуправомоченного отчуждателя и ответчик, к которому собственником предъявлен виндикационный иск (вещно-правовой способ защиты). Но имеет ли вопрос об учете добросовестности приобретателя исключительного права отношение к аналогии норм о праве собственности? Зависит ли правовая природа конструкции добросовестного приобретения от структурного расположения нормы в числе норм, посвященных вещно-правовым способам защиты?

Если опять обратиться к истории моделирования квази-виндикационного иска для защиты нарушенных прав владельцев бездокументарных ценных бумаг, то выясняется, что по аналогии применялись только положения о субъективной добросовестности приобретателя, но не о праве собственности и не о виндикации. Сконструированная в действующем законодательстве защита нарушенных прав правообладателей, со счета которых были неправомерно списаны бездокументарные ценные бумаги (ст. 149.3 ГК РФ), именуется в теории «восстановлением корпоративного контроля», терминологически имеет мало общего с виндикацией. Но от субъективной добросовестности приобретателя новый способ защиты отказаться не смог: «Бездокументарные ценные бумаги, удостоверяющие только денежное право требования, а также бездокументарные ценные бумаги, приобретенные на организованных торгах, независимо от вида удостоверяемого права не могут быть истребованы от добросовестного приобретателя» (абз. 2 п. 1 ст. 149.3 ГК РФ). С процессуальной точки зрения ссылка на свою субъективную добросовестность – это возражение на доводы истца-правообладателя, способ защиты интересов ответчика при предъявлении к нему требований абсолютного характера, целью которых является лишение ответчика имущества (как материального, так и нематериального)3. С материально-правовой точки зрения субъективная добросовестность фактического обладателя имущества – элемент состава приобретения права на это имущество.

Для обладателя исключительного права в качестве способа защиты, направленного на достижение тех же целей, что и виндикационный иск для невладеющего собственника, законодательством предусмотрен иск о признании права, предъявляемый к лицу, которое отрицает или иным образом не признает право, нарушая тем самым интересы правообладателя (подп. 1 п. 1 ст. 1252 ГК РФ). Однако этот способ защиты в тексте закона не предусматривает учета добросовестности ответчика, который считает себя правообладателем.

Сочетается ли субъективная добросовестность с признанием права? В российской практике сфера применения иска о признании права постоянно расширяется. Правовая регламентация иска о признании права отсутствует, но при практическом применении этого способа защиты выявилась его характерная особенность, связанная с привлечением категории субъективной добросовестности.

Иск о признании права получил распространение в отношениях, связанных с государственной регистрацией прав на определенное имущество, кардинально различающееся по своим характеристикам – это недвижимость и доля в уставном капитале ООО (объекты патентного права и товарные знаки также подлежат государственной регистрации, что делает анализ актуальным для сферы интеллектуальной собственности).

В отношении недвижимости по иску о признании права не требуется учет добросовестности ответчика. Однако самостоятельно иск о признании права на недвижимость применяется только в случае, когда истец не лишен владения. Если же владение спорной недвижимостью находится у ответчика, требование истца рассматривается по правилам виндикационного иска, т.е. с учетом добросовестности ответчика – приобретателя недвижимости от неуправомоченного лица4.

Доля в уставном капитале ООО, в отличие от бездокументарных ценных бумаг, вещью не признавалась даже косвенно – поэтому изначально возможности для аналогии с виндикационным иском были ограничены, а законодатель выбрал для защиты утраченных прав на долю модель иска о признании права (п. 17 ст. 21 ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью»). В отношении доли в уставном капитале ООО отсутствует категория владения, поэтому для виндикации как альтернативы иску о признании права нет оснований. Эти черты сближают правовой режим прав на результаты интеллектуальной деятельности и права на долю в уставном капитале ООО (как разновидностей регистрируемого имущества). В соответствии с положениями п. 17 ст. 21 ФЗ «Об ООО» условиями сохранения ответчиком права на спорную долю в уставном капитале ООО являются: 1) добросовестность приобретения доли; 2) возмездность приобретения доли, 3) доля была утрачена истцом по его воле. Таким образом, в этом иске о признании права на нематериальное регистрируемое имущество полностью продублированы положения ст. 302 ГК РФ.

Это означает, что модель иска о признании права может сочетаться с условием учета добросовестности ответчика (наряду с прочими условиями возникновения права на имущество, приобретенное у неуправомоченного отчуждателя). Таким образом, не существует непреодолимых препятствий к формулированию условий из ст. 302 ГК РФ применительно к иску о признании исключительного права на объект патентных прав или товарные знаки. Аналогия статьи 302 ГК РФ при рассмотрении иска о признании исключительного права на результаты интеллектуальной деятельности допустима. Но при этом необходимо иметь в виду, что сама ст. 302 ГК РФ имеет к виндикации косвенное отношение.

В статье 302 ГК РФ закреплены общие условия (основания) приобретения всякого права добросовестным лицом по сделке с неуправомоченным отчуждателем. Приобретение права собственности (и связанная с этим категория выбытия имущества из владения собственника) являются только частным случаем общей модели возникновения права у добросовестного приобретателя. При обращении к фигуре добросовестного приобретателя в ст. 302 ГК РФ с целью использования субъективной добросовестности в отношении приобретателя исключительного права имеется, конечно, аналогия закона, но не аналогия права собственности.

В отношении положений о добросовестном приобретателе, которые искусственно привязаны к виндикационному иску, назрела необходимость серьезных обобщений. Вероятно, de lege ferenda такое основание для возникновения подлежащего государственной регистрации права на всякое (материальное и нематериальное) имущество от неуправомоченного отчуждателя как субъективная добросовестность приобретателя должно находиться в общих положениях Гражданского кодекса.

Таким образом, потребности в применении к отношениям в сфере интеллектуальной собственности по аналогии положений ст. 302 ГК РФ вскрыли не столько потребность в расширительном толковании норм об объектах права собственности, сколько потребность в признании общеправового значения некоторых проявлений субъективной добросовестности.

Гораздо больше оснований для постановки вопроса об аналогии норм о праве собственности дают отношения, связанные с совместным осуществлением исключительного права на результаты интеллектуальной деятельности. Речь идет о возможности заимствования положений общей собственности. Такой подход имеет исторические корни.

В дореволюционной отечественной науке шла серьезная дискуссия по поводу правовой природы прав на результаты творческой деятельности: многие придерживались концепции литературной, художественной, промышленной и собственности других видов (такая концепция возобладала в Редакционной комиссии по подготовке проекта Гражданского уложения), некоторые (как Г.Ф. Шершеневич) отстаивали концепцию исключительных прав. Показательно, однако, что независимо от этих концепций, распространение правового режима общей собственности на отношения в сфере авторского и патентного права поддерживалось всеми без исключения исследователями. Так, первый российский Закон об авторском праве от 29 марта 1911 г., построенный на концепции исключительных прав, указывал, что «авторское право на произведение, составленное совокупно несколькими лицами и образующее одно неразрывное целое, принадлежит всем авторам, причем имеют соответственное применение правила об общей собственности» (ст. 5). Проект Гражданского уложения придерживался концепции литературной собственности, для него тем более совершенно естественным было упоминание о том, что произведение, составленное совокупно несколькими лицами, «принадлежит всем авторам на праве общей собственности» (ст. 1267). В патентном праве конца XIX в. бесспорно признавалось, что отчуждение патента осуществляется по единогласному решению всех сособственников, а «при отчуждении “жеребья” <доли, части> остальные товарищи имеют право преимущественной покупки» [11. С. 411-412].

Сегодня такие взгляды столетней давности неприемлемы. Догма и доктрина интеллектуальных прав находятся в постоянном развитии.

Существуют объективные пределы применения аналогии закона. Предпосылками применения аналогии являются:

- во-первых, однородность отношений;

- во-вторых, наличие пробела в законодательстве.

Как представляется, положения об общей долевой собственности (именно долевой) не могут быть применены к совместному обладанию исключительным правом, поскольку отсутствуют обе предпосылки для применения аналогии.

Отношения по совместному обладанию исключительным правом если и походят на общую собственность, то лишь на общую совместную собственность. Но это такая совместная собственность, которая никогда не трансформируется в общую долевую собственность.

Наглядно эта идея отражена применительно к совместной собственности супругов. Согласно абзацу 4 п. 2 ст. 256 ГК РФ «исключительное право на результат интеллектуальной деятельности, принадлежащее автору такого результата (статья 1228), не входит в общее имущество супругов. Однако доходы, полученные от использования такого результата, являются совместной собственностью супругов, если брачным договором между ними не предусмотрено иное». При этом, как уточняет судебная практика, «исключительное право на результат интеллектуальной деятельности, приобретенное за счет общих доходов супругов по договору об отчуждении такого права, является их общим имуществом (если иное не установлено договором) и наследуется с учетом правил статьи 1150 ГК РФ»5. Ни закон, ни судебная практика не дают четкого ответа на вопрос о возможности определения долей в исключительном праве, которое входит в состав общего имущества супругов, при разделе такого общего имущества или при его наследовании. Указание на доли в целях распределения дохода от использования результата интеллектуальной деятельности допустимо и признается российским законодательством как общее положение6. Но возможность распределения доходов по долям не влечет автоматического признания долей в праве – просто применяется модель, при которой делится не результат интеллектуальной деятельности (с этим согласны все), но и не исключительное право, а всего лишь экономическая ценность этого права7.

Видимо, отношения, связанные с установлением долей в целях пользования общим имуществом и в целях отчуждения доли как самостоятельного объекта - определение долей, раздел имущества, право на выдел, право на получение компенсации при невозможности получения доли в натуре и т.п. - не совместимы с природой интеллектуальных прав. Показательна позиция Я.А.Канторовича, представителя поколения юристов, для которых аналогия с правом собственности в отношении «интеллектуальной собственности» была само собой разумеющейся. Он указывал: «Не может быть речи о раздроблении этого права ни в смысле фактического раздела между собственниками, ни в смысле определения идеальных долей соавторов» и подчеркивал, кроме того, что и правила о разделе общего имущества (с выплатой компенсации при невозможности выдела доли в натуре), и правила о разделе наследства не могут быть применены к случаям множественности субъектов на стороне правообладателей [5. С. 318, 320-321].

Я.А. Канторович объяснял такое положение особенностями авторского права, соединяющего в себе не только имущественные, но и личные элементы. Этот довод можно было сейчас вообще не принимать во внимание, поскольку в современном законодательстве личные неимущественные права в составе интеллектуальных прав обособлены от исключительного права, а установление доли предполагается только именно в отношении исключительного права, не затрагивая личных интеллектуальных прав. Однако существует и второй довод: интеллектуальные права «осуществляются во многих отношениях на иных основаниях, чем материальные имущественные права» [5. С. 320]. И здесь действительно существуют серьезные различия.

Очевидно, что конструкция долевой собственности во многом обусловлена спецификой владения юридически неделимой вещью. Доля в праве собственности призвана, в первую очередь, обеспечить владение и пользование общим имуществом. Это достижимо благодаря разграничению права собственности и фактического владения: нельзя быть собственником части вещи, но можно быть владельцем части вещи. Е.В.Васьковский по этому поводу писал: «Одна и та же вещь может находиться во владении нескольких лиц сразу, если они обладают ею по общему согласию, или если каждому из совладельцев отделена часть общей вещи. Но несколько лиц не в состоянии владеть одною и тою же вещью целиком и независимо друг от друга, так как владение одного из них устраняло бы возможность владения другого» и далее подчеркивал, что общее владение будет существовать лишь в том случае, когда сособственники будут владеть либо совместно всем имением целиком с общего согласия, либо порознь - отдельными частями одного общего имения [1. С. 253].

Для совместного же использования результата интеллектуальной деятельности еще в XIX веке, в эпоху господства теории «интеллектуальной собственности» были установлены противоположные принципы. В авторском праве французская судебная практика вывела положение, согласно которому произведение создавалось для того, «чтобы быть изданным или публично исполненным, и воля одного из соавторов не может парализовать это назначение произведения». А, кроме того, имелись решения, когда одному из соавторов дозволялось использовать произведение исключительно в собственных интересах (включив его в собрание своих сочинений) и единолично пользоваться доходами от произведения [5. С. 314-315]. В патентом праве А.А. Пиленко подробно излагал собственное заблуждение, когда он сначала высказал мнение, что использование объекта патентных прав, принадлежащего нескольким «сотоварищам», должно осуществляться по общему согласию (аналогия с правом общей собственности), но затем пересмотрел эту точку зрения под влиянием преимущественно американской судебной практики, в соответствии с которой каждый «сотоварищ» патента имеет право использовать изобретение без согласования с другими «сотоварищами» (при этом сохраняется требование совместного решения об отчуждении исключительного права) [11. С. 413 - 419].

Таким образом, в отношении совместного обладания исключительным правом существует ситуация, прямо противоположная той, что предусмотрена для сособственников материальной вещи. Со-обладатели исключительного права самостоятельно используют весь результат интеллектуальной деятельности целиком. Это означает, что в сфере интеллектуальных прав принято иное правило об использовании результата интеллектуальной деятельности, построенное на началах, исключающих аналогию владения. Это означает также, что конструкция владения материальной вещью имеет другую правовую природу, чем конструкция использования результата интеллектуальной деятельности – дело здесь не только в разной терминологии.

В современном российском законодательстве присутствует регулирование по вопросам совместного обладания исключительным правом. В пункте 3 ст. 1229 ГК РФ указано, что, по общему правилу, каждый из правообладателей может использовать такой результат или такое средство по своему усмотрению. Специальная норма установлена в авторском праве в ст. 1258 ГК РФ: по общему правилу, произведение, созданное в соавторстве, используется соавторами совместно. При этом в случае, когда такое произведение образует неразрывное целое, ни один из соавторов не вправе без достаточных оснований запретить использование такого произведения

Таким образом, в российском законодательстве об интеллектуальных правах прямо закреплена зарубежная практика рубежа XIX-XX веков. К сожалению, в наши дни забылись истоки подобного регулирования. Тогда надо признать, что и все остальные вопросы совместного обладания исключительным правом решены в соответствии с такой практикой. Следовательно, в российском законодательстве сознательно принята модель, при которой исключается установление идеальной доли в исключительном праве и связанные с этим последствия (выдел, раздел, отчуждение доли, право преимущественной покупки и т.п.). Это осознанное регулирование. Его нельзя назвать случайным или обрывочным. В ГК РФ отсутствует пробел в отношении этих вопросов.

Возможно, принятая система является несовершенной, но она определенно выражена в законодательстве. Соответственно, нет пробела в законе, и нет оснований привлекать по аналогии положения права собственности, которыми регулируются последствия, связанные с наличием идеальной доли в праве.

Таким образом, в российском праве отсутствует необходимость в аналогии положений общей долевой собственности для решения вопросов, связанных с совместным обладанием исключительным правом, по следующим основаниям.

1. Использование результата интеллектуальной деятельности, исключительное право на который находится в совместном обладании, строится на началах самостоятельного использования результата (или ограничения права на запрет при совместном использовании результата). Эти начала противоположны тем началам, на которых строится владение материальной вещью, находящейся в долевой собственности (совместное владение).

2. В законодательном регулировании по этим вопросам отсутствуют пробелы – законодателем сделан сознательный выбор в пользу отказа от установления идеальной доли в исключительном праве.

Стоит отметить, что не существует никаких препятствий к тому, чтобы со-обладатели исключительного права прекратили своим соглашением совместное использование, передав все полномочия только одному со-обладателю из своего числа (вероятно с правом на справедливую компенсацию в пользу бывших со-обладателей). Но и в этом случае маловероятна аналогия из права общей собственности (конкретно ст. 252 ГК РФ), поскольку ни раздела исключительного права, ни выдела из него доли не происходит. В силу принципа свободы договора (п. 1 ст. 1, ст. 421 ГК РФ) это будет соглашение, в силу которого одни со-обладатели отказываются от своего права в пользу одного или нескольких других со-обладателей. Законодатель в этой ситуации de lege ferenda мог бы предусмотреть возможность рассмотрения судом споров о справедливой компенсации со-обладателям, которые отказываются от своего исключительного права.

Вывод о том, что конструкция владения материальной вещью имеет другую правовую природу, чем конструкция использования результата интеллектуальной деятельности, имеет общее значение. Владение – категория, которая далеко выходит за рамки правомочия собственника. Попытавшись однажды использовать в сфере интеллектуальных прав по аналогии конструкцию вещного права, основанную на владении, не придется ли потом признать возможность применения, например, положений и о беститульном (незаконном) владении, т.е. 1) о владельческой защите незаконного пользователя объекта интеллектуальных прав против правообладателя, 2) о получении незаконным пользователем права на результат интеллектуальной деятельности по приобретательной давности и т. д. При всей кажущейся оптимальности такой аналогии такой способ не всегда срабатывает.

В этом свете представляется нецелесообразным применение по аналогии к лицензионному договору (ст. 1235 – 1239 ГК РФ) правил о договоре аренды (гл. 34 ГК РФ), например, в части преимущественного права лицензиата на заключение договора на новый срок, включая случаи возобновления договора на неопределенный срок после истечения срока договора (по аналогии со ст. 621 ГК РФ). Сама конструкция современной аренды во многом сформировалась под влиянием средневекового феодального права, чем объясняется, в частности, и приоритет интересов арендатора над интересами собственника. В сфере интеллектуальных прав существуют свои механизмы для установления баланса интересов правообладателя и общества (не лицензиата).

Известно, что в современном мире существует тенденция к расширительному толкованию права собственности за счет всеобъемлющей категории «имущество». В частности, такой подход демонстрирует Европейский суд по правам человека [15. С. 50 и сл.], формально опирающийся в своей деятельности на декларативные нормативные акты, в которых используются самые общие юридические категории8.

В российской практике выявилась неопределенность правовой природы отношений, связанных с правом наследников давать согласие на использование обозначений, тождественных имени, псевдониму или производному от них обозначению, портрету или факсимиле известного лица в качестве товарного знака (подп. 2 п. 9 ст. 1483 ГК РФ).

Очевидно, что подобное правомочие не укладывается в логику личных неимущественных прав. Если бы ограничение в использовании имени известного лица в качестве товарного знака было формой защиты личного неимущественного права на имя, то следовало бы применять положения ст. 19 ГК РФ и другие положения о личных неимущественных (не интеллектуальных) правах. Это означает, что согласие на использование имени в предпринимательской или иной экономической деятельности требуется получать только от самого носителя имени, но не от его наследников (п. 4 ст. 19 ГК РФ). Наследники (в качестве заинтересованных лиц) могли бы возражать против использования имени (в том числе и в качестве товарного знака) только в случае нарушения личного неимущественного права на честь и доброе имя при использовании имени наследодателя «способами или в форме, которые затрагивают честь, умаляют достоинство или деловую репутацию носителя имени» (п. 5 ст. 19, ст. 150, абз. 2 п. 1 ст. 152 ГК РФ).

Вероятно, требование согласия наследников на использование имени известного лица в товарном знаке не является формой защиты прав на доброе имя. Не зря речь идет об имени (изображении, факсимиле) только известного человека. Это имя имеет имущественную ценность, способно приносить выгоду при его использовании. Следовательно, в подпункте 2 п. 9 ст. 1483 ГК РФ закреплено ограничение по использованию чужого имущества (в том смысле, какой категории имуществу как объекту права собственности придает Европейский суд по правам человека) без согласия правообладателей.

Тогда, соответственно, право на использование имени известного лица переходит по общим правилам наследования имущества, т.е. наследники совместно реализуют перешедшее к ним право. В содержание этого права входит и использование имени наследодателя в качестве товарного знака (и, соответственно, защита права в случае его нарушения – в форме требования о признании недействительной регистрации товарного знака).

Природа права на использование имени известного лица исключает возможность выдела доли на право, самостоятельное отчуждение этой доли третьим лицам и т.п. То есть право на использование имени известного лица должно признаваться неделимым имуществом. Наследники используют это специфическое неделимое имущество совместно. Тогда между ними возникают определенные отношения по использованию имени известного лица и распоряжению правом на такое имя. В данном случае аналогия с общей долевой собственностью оказывается уместной. Так, выдача согласия на использование имени в товарном знаке должна признаваться формой распоряжения полученным по наследству имуществом. Тогда приходится признать, что при недостижении согласия между наследниками споры о понуждении к даче согласия на использование имени в товарном знаке суду неподведомственны (по аналогии со ст. 246 ГК РФ). Но разрешение такой тупиковой ситуации обычным способом, когда наследники продают неделимую вещь и распределяют между собой вырученные средства, невозможно. Ведь хотя право на использование имени известного лица переходит по наследству, оно является неотчуждаемым. Но нельзя исключать возможности раздела наследства по общим правилам (ст. 1165 ГК РФ) и тогда неделимое право на использование имени известного лица может перейти только к одному из наследников.

Таким образом, широкое понимание категории «имущества» может иметь неожиданные проявления в сфере интеллектуальных прав, хотя аналогия права собственности и в этом случае не касается использования собственно охраняемых результатов интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств индивидуализации.